Красивые и проклятые

— Меган, — проговорила я. — Наверное, я лучше пройдусь с сестрой.

Меган обернулась, прикрыв рукой глаза от солнца.

— Похоже, что так, — отозвалась она. — Увидимся на химии.

Я вернулась к Кейси, которая держала рюкзак перед собой, как будто это был щит.

— Кейси, нужно зайти внутрь. Нельзя простоять весь день у машины и сказать, что ты была в школе.

— Я передумала, — пропищала она на октаву выше обычного. — Я не хочу туда идти.

— Хочешь хорошую новость? Тебя никто не спрашивает. — И я аккуратно подтолкнула ее вперед.

Мы пошли к учебному офису, чтобы Кейси смогла узнать все, что нужно. По пути я увидела много знакомых. А Кейси выглядела так, как будто не узнает вообще никого — включая ребят, с которыми проучилась восемь лет. Те, в свою очередь, тоже никак не показывали, что знают ее. Может, у них память короче, чем у нашего поколения. Я считаю, проблема в эсэмэсках.

Кейси круглыми глазами оглядывала ребят, радостно и оживленно болтавших друг с другом. Она шла все медленнее и наконец остановилась посередине коридора.

Я ждала, подняв брови.

Она сделала вдох и задержала дыхание.

— У меня нет шкафчика.

— Тебе его дадут. И замок для него тоже.

— Рядом с твоим?

— Нет. Рядом со шкафчиками твоих одноклассников.

Кейси начала жевать ноготь.

Зачем она ведет себя так по-детски? Ей же уже четырнадцать — она младше меня всего на два года.

— Послушай меня, — я опустила ее руку. — Все будет хорошо. Я помогу тебе. Давай я покажу, где…

— Прекрати говорить со мной, как с ребенком! — воскликнула она, вырывая руку из моей ладони.

Люди смотрели на нас с любопытством. Кейси выглядела симпатично, даже, наверное, красиво, несмотря на то что надела джинсовую юбку, футболку с Микки-Маусом и теннисные кроссовки, а волосы на ходу собрала в неаккуратный хвост.

Я понизила голос.

— Кейси, это просто школа. Я справляюсь, значит, и ты справишься.

Она сделала шаг вперед, потом еще один — так тяжело, как будто у нее были свинцовые кроссовки. Наконец мы дошли до учебного офиса. Я указала Кейси, к кому можно обратиться, и наклонилась, чтобы обнять ее.

Она отпрыгнула от меня.

— Ладно, — проговорила я, делая шаг назад. — Эээ… Ну, хорошего дня тебе.

— Постой! Я не хотела… — Она беспомощно развела руками. — В больнице нам не разрешали касаться друг друга.

— У меня для тебя новости, Тотошка, — в моем голосе сквозила обида. — Ты больше не в Канзасе.

— Отличный фотоаппарат, — сказала мне девочка. — Сколько в нем мегапикселей? В моем двенадцать целых и одна десятая.

— Он не цифровой, — объяснила я. — Я снимаю на пленку.

Она непонимающе моргнула.

— А мегапикселей-то сколько? — Она нажала на какую-то кнопку. Поднялась вспышка, и девочка вздрогнула от неожиданности. Чудо-фотоаппарат с дюжиной мегапикселей стукнулся о землю.

Я наблюдала, как она протирает его, смахивая влажную траву откуда угодно, только не с линзы. Закончив, она вопросительно на меня посмотрела. Все еще ожидала ответа на вопрос.

— Ээ… Девять целых и семь десятых? — предположила я.

— Круто, — улыбнулась она. — Пойдем к библиотеке. Мне очень нравится эта кирпичная стена.

Я подчинилась.

В очередной раз разговаривая по телефону со школьным психологом насчет Кейси, родители проболтались о моем увлечении фотографией. Это привело к тому, что психолог упомянула о школьном фотокружке. Что, в свою очередь, привело к тому, что вышеупомянутые родители стали донимать меня, чтобы я туда записалась.

Я согласилась. Отчасти чтобы их порадовать, но еще и потому, что мне было любопытно.

Но это оказалось чудовищной ошибкой.

В тот день меня поставили в пару с одиннадцатиклассницей по имени Даффодил или Делайла, или как-то в этом духе. Нас отправили на поиски интересных кадров. В нашей школе нет абсолютно ничего интересного, но Даффодил/Делайлу это не остановило. Мы прошлись по всей территории, осматривая кору деревьев, трещины в асфальте, а теперь вот еще и кирпичи в стене библиотеки.

Я сделала четыре снимка. Пленка стоит дорого.

Но цифровому фотоаппарату пленка не нужна, и Даффодил разошлась не на шутку. Она заставила меня пролистать восемнадцать одинаковых фотографий сосновой шишки и выбрать лучшую. Я ткнула в одну из них наугад.

— И мне эта больше всех нравится! — воскликнула она.

Я бы хотела приятно удивиться ее энтузиазму, но в словах, которые грозили сорваться с моего языка, не было совсем ничего приятного. Поэтому я молчала и прикидывала, как уговорить директора исключить меня из фотокружка.

Развернувшись, мы направились к кирпичной стене, и тут мое внимание привлекла пара людей на другой стороне двора: припозднившаяся ученица и ее мама. Мама — молодая и симпатичная — сидела в инвалидной коляске. Ее дочь казалась воплощением несуразности. На ней были аляповатая розовая рубашка с блестками и джинсовый комбинезон — создавалось впечатление, что она накинула на себя последний костюм, оставшийся в гримерной танцевальной студии. Ее тонкие волосы свисали по обе стороны лица, а за ухом был приколот громадный искусственный подсолнух.

Я подумала, что в ее походке было что-то странное и неестественное, и только потом заметила у нее в руке тросточку. Такую, с какими ходят старики.

Я сфотографировала их несколько раз и вдруг заметила, что девочка смотрит прямо на меня. Я покраснела и, спрятав лицо за фотоаппаратом, отвернулась.

5

К СЧАСТЬЮ для меня, третьим уроком шел английский. Этот предмет вел мистер О’Брайен, который знал меня с десятого класса. Он считал, что розовые волосы и временами просыпавшаяся во мне колкость, свидетельствуют о том, что я творческая и эмоциональная натура. Другими словами, на его уроках мне многое сходило с рук.

Я спросила у него, можно ли мне сходить к директору по личному вопросу. Он выразил надежду, что у меня все в порядке, и подписал мне разрешение, чтобы я могла уйти с урока.

Когда я сказала секретарше, что мне нужно поговорить с миссис Эймс по поводу моего расписания, та откинулась на спинку стула и посмотрела на меня строгим взглядом. Через очки ее глаза казались еще больше и суровее.

— Сегодня шестой день учебы, — проговорила она. — Думаешь, у директора нет занятия поважнее, чем выслушивать твои жалобы?