Красная Элла

Другого объяснения ранящего каждого из нас поведения нашей чудесной, умной Инессы Петровны я не нахожу.

Меня завкафедрой проглядела. А может, специально не заметила? И не больно-то нужно. Здесь мы с Иванкой были солидарны: с иронией, например, относились к желанию Инессы Петровны проникнуть в душу каждого из нас, к некоторым её инициативам, типа создания общества «Зеленая лампа».

Кстати, суть сего начинания заключалась в том, что Инесса Петровна приходила в общежитие, в одной из комнат по этому случаю накрывали чайный стол, затем за столом начинались задушевные беседы. Вернее, говорила одна Инесса Петровна, мы внимали. Вскоре та лампа сама по себе погасла. Мы с Иванкой старались всячески с тех посиделок увильнуть.

Если честно признаться, обиженная отношением Инессы Петровны, большая часть группы закрылась. И у каждого из нас вне поля зрения завкафедрой шла своя интересная и тайная жизнь. Например, мы с Иванкой были заядлыми театралками, много читали и обсуждали вместе прочитанные книги, ходили на модные выставки, встречи с известными писателями, поэтами в ЦДЛ, на различные творческие вечера. И эта наша интересная жизнь столичных интеллектуалок была для Инессы Петровны закрыта.

И не только для неё. Для Макарской тоже. Несмотря на то, что мы с ней, став второкурсницами, теперь живём вместе в комнате. А ведь Иванка и Макарская жили в одной комнате в прошлом году, когда мы учились на первом курсе. Подругами они не стали, дотянули до конца учебного года, разбежались по разным комнатам. Иначе и быть не могло: скромная интеллигентная Иванка и самоуверенная, идущая по жизни как танк Ксения.

Да-да. Не все благополучно в нашем Датском королевстве! Но, как известно, где люди, там всегда сложно. Но моя позиция непоколебима: идеализированную, а значит, ложную картину нашей жизни в элитарном учебном заведении я здесь не изображаю. Правда, правда, и только правда! Какой бы она ни была. Мантра автора: в основе повести – только реальные события. Допускается разве что небольшая толика художественного вымысла, в которой есть острая необходимость, чтобы работать в рамках избранного жанра.

– А как все случилось-то? – воззрилась я на Макарскую, вернее, на ее зад, который торчал из-за дверцы шкафа.

Ксения продолжала копошиться в платяном шкафу, она что-то искала, долго не могла найти и теперь только кряхтела от напрасных усилий.

Наконец она вынырнула из шкафа, выхватив из вороха вещей какую-то кофту и, повернув ко мне красное напряженное лицо, ответила:

– Об этом никто ничего не знает. Информация засекречена.

– А как же на партсобрании обсуждать, если мы ничего не знаем? – удивленно пожала я плечами.

– А нам и знать не нужно, – уверенно заявила Макарская. – Нужно только вынести общее решение, что Дорофееву осуждаем как человека, который вел себя недостойно звания коммуниста, и проголосовать за её исключение из института. Таким, как она, не место среди слушателей Партийного молодёжного вуза, – с нарочитой патетикой в голосе воскликнула она и затем с едва сдерживаемым смехом взглянула на меня.

Я невольно засмеялась: очень уж не вязалась патетика в голосе Ксении с иронично-саркастическим выражением её лица.

Макарская тем временем сноровисто расправила кофту перед моим носом: ага, очередной эксклюзивчик самопала из гардероба девушки из провинции. Рюшей и воланов – море, в два ряда под горлышком и над грудью, от рукава до рукава, и сами-то рукава – фонариком. «Шедевр» местного портняжного искусства!

– Хочешь, я тебе эту кофту подарю? – Макарская, окинув взглядом свою кофту, вопросительно посмотрела на меня.

Я энергично замотала головой.

– Нет, нет и нет! – поспешила я откреститься от щедрого подарка.

– Почему? – искренне удивилась Ксения.

– Макарская, это же не кофта, а просто недоразумение какое-то. Разве может это носить современная девушка? Рюши, воланы, старушечий материал в мелкий цветочек… – была безжалостно разоблачительна я. И закончила со всей пролетарской прямотой: – Нет. Этот гардеробчик разве что тётушки сорока лет, но никак не двадцатипятилетней студентки столичного вуза.

– Ты уверена? – Макарская имела сейчас несколько обескураженный вид.

– На все «сто»! – без тени сомнения заявила я. Помолчав, добила Макарскую окончательно: – Ксюш, честно сказать, мне кажется, почти все твои юбки, платья и кофты нужно отправить на свалку: немодно, уныло и «самопал». Разве что отдельные экземпляры неплохие: например, тонкое серое трикотажное платье с рукавом три четверти. Ничего не скажешь – просто, элегантно и со вкусом.

– Это платье мне отец из Англии привез в прошлом году. Ездил в составе делегации в командировку в Лондон, – была откровенна Макарская. Она тут же высказала мысль, которая ей, видимо, не давала покоя. – Неужели всё так плохо?

– Это еще мягко сказано, – продолжала я непоколебимо гнуть свою линию.

– Юбка – трапеция … плохая?! А платье? Кофта – позапрошлый век, говоришь? – Макарская одну за другой вытаскивала из шкафа свои наряды сплошь с рюшами и воланами и стоически выслушивала мои жестокие, но объективные оценки.

– Ксюш, извини, ну и выглядишь же ты… – я замолчала в некотором раздумье, выдержала выразительную паузу, затем продолжила: – Огроменный, просто выдающийся начёс на голове…

Я с отвращением посмотрела на прическу Макарской.

– А выпендрёжу… Выпендрёжу-то было прошлым летом..... На семерых! У меня кинофестиваль, – как можно точнее воспроизвела я высокомерноснисходительный тон, которым разговаривала Ксения с каждым из нас – бывших абитуриентов.

Такое не забудешь, даже если очень захочешь: во время вступительных экзаменов Макарская усиленно создавала о себе мнение. Например, старалась произвести впечатление уверенной в себе светской девушки, занятой посещением культурных мероприятий типа Московского кинофестиваля в то время, когда мы, дохленькие провинциалы, корпим над конспектами и учебниками, боясь завалить экзамен. Вспомнив Макарскую образца лета 81-го года, я не выдержала и громко рассмеялась.

Ксения, смущенно улыбавшаяся при замечании о выдающемся начёсе, вскоре вместе со мной хохотала во весь голос над своими наивными заблуждениями относительно будущих однокурсников, которые, как оказалось, не лыком шиты. Люди воспитанные, они лишь деликатно посмеивались над забавным желанием девушки выглядеть высококультурной столичной штучкой.

– Макарская, – сказала я, едва переводя дыхание от смеха и бросая выразительный взгляд на начёс, который доныне украшал голову Ксении, – состричь, и немедленно! Ты бы еще «бабетту» на голове соорудила…

Ксения кинулась к зеркалу и, увидев своё отражение, некоторое время молча его разглядывала. Затем она неожиданно разразилась гомерическим хохотом. Вскоре мы с ней, схватившись за животы, уже катались по кроватям, не в силах справиться с очередным приступом смеха.

Всё-таки Макарская, действительно, умная, сильная и независимая девушка. Только уверенный в себе человек может так смеяться над собой. Мне нравилась в Ксении её способность к самоиронии.

– Ой, ой, не могу… Шейк-шейк… Опа-ра-ра-ра-ра-рам… Шейк-шейк… – сквозь хохот пыталась я напеть Макарской музыкальные хиты эпохи, которые ассоциировались с начёсом на её голове.