Красные дни. Роман-хроника в двух книгах. Книга вторая

— Отчего же? Всегда го-тов! — сильно «окая», важничая без меры, согласился Демьян. И, выйдя на середину, стал в некой царственной позе, подняв правую десницу, похожий скорее на Цезаря, чем на Врангеля.

— Итак... «Манифест барона Врангеля»! Свежее, так сказать, создание авторской фантазии! Написано в штабе Южного фронта по листовкам и воззваниям как самого барона, так и его идейного вождя Кривошеина, боготворившего некогда царицу Алису Гессенскую, подругу Гришки Распутина... Они все, как известно, плохо говорили по-русски, картавили...

Читал Демьян громовым голосом и, надо сказать, с выражением:

Вам мой фамилий всем известный:

Ихь бин фон-Врангель херр барон.

Я самый лючший, самый шестный

Есть кан-ди-дат на царский трон.

Послюшай, красные зольдатен:

Зашем ви бьетесь на меня?

Правительстф мой — все демократей,

А не какой-нибудь звиня...

Миронов, до сей поры сохранявший невозмутимость, как хозяин помещения, в котором творилось нечто непонятное ему, покатился со смеху. За ним грохнули остальные... Ломаный язык почему-то потешал особенно Августа Корка, которые сам грешил акцентом и неумелым обрывом окончаний некоторых русских слов. Что касается Вани Федько, то он просто обмирал от удивления и смеха перед столь замысловатым текстом Демьяна. Он дотянулся локтями до стола, распластался над краем, кожаная тужурка горбом взъехала ему на бритый затылок. Гром ко взрыкивал Семен Буденный, не умея сдержать внутренний смех. Только Уборевич усмехался с мягкой, застенчивой иронией и даже краснел отчего-то...

Демьян лоснился скуластым, самодовольным ликом, басил громче:

Часы с поломанной пружина —

Есть власть советский такова.

Какой рабочий от машина

Имеет умный голова?

Какой мужик, разлючный с полем,

Валяйт не будет дурака?

У них мозги с таким мозолем,

Как их мозолистый рука!

Новый взрыв хохота заглушил чтение. И сам Михаил Иванович Калинин как-то застенчиво и смущенно склонился лбом на растопыренные пальцы, пряча глаза. Плечи его мелко тряслись, всклокоченные, вьющиеся волосы прыгали, словно в давней, молодой пляске.

Миронов жевал и проглатывал смех, у него болело, подрезало в скулах. Он разом примирился с этим громоздким, давящим, отчасти самодовольным человеком в своем штабе. Вот он какой, Демьян, вон какая у него российская душа! И никто не сочинит за него подобного «манифеста», никто!

Вы должен верить мне, барону,

Мой слово — твердый есть скала.

Мейн копф ждет царскую корону,

Двуглавый адлер — мой орда!

И я скажу всему канальству;

«Мейн фольк, не надо грабежи!

Слюжите старому начальству,

Вложите в ножницы ножи!»

Еще были там другие слова, про «святую Русслянд» и белого коня («пферд») у стен Кремля, но никто уже не мог ничего усвоить нового, всех обезоружили окончательно эти ножны-ножницы... Все дружно и едино хохотали, вытирая слезы, и Калинин вовсе уж обессиленно и как-то безвольно отмахивался ладонью: «А ну вас, Ефим Алексеевич, право!..»

Удивительное дело — сам Демьян был невозмутим. То ли привык к своему тексту, вжился в образ барона, то ли выручал артистизм натуры, крепкий мужицкий приумок.

Отсмеялись, отблагодарили, Миронов позвал всех в боковую комнату, к самовару. И тут Демьян Бедный признался, что у него почти готово еще одно стихотворение, уже совсем другого смысла, — почти ода! — посвященное как раз мироновским конникам. Но читать рано, потому что стихотворение еще «сырое», «не созрело», как он сказал.

Миронов, конечно, насторожился: не дай бог попасть на острое перо и столь же острый язык баснописца! — но все приступили с настойчивой просьбой прочесть оду. Демьян достал из внутреннего кармана тужурки смятые листки бумаги, шутил:

— Прямо горячее, с пылу, с жару, не обессудьте!.. До блеску еще далеко, один кураж, но закваска уже есть. Вот, значит — экспромтом, в штабе 2-й Конной...

Стихи, по правде сказать, были еще корявые:

По фронтом по всем кочуя,

Насмотрелся я чудес.

Вот и нынче к вам качу я —

Еду, еду, что за бес,

Где же Конная Вторая?

Впереди да впереди!

«Мне ее, — вздыхал вчера я, —

Не догнать, того гляди!»

Трух да трух моя кобыла —

Кляча, дуй ее горой!

Доскакал я все ж до тыла

Конной армии Второй...

Тут поэт сделал гримасу, разведя руками: дескать, какой-то перерыв здесь должен быть, пауза, целое четверостишие, но его пока нет... А дальше уже написано и зачищено:

Целый табор у костров,

Разомлел я, будь здоров!

Спал. И все казак Миронов

Мне мерещился во сне:

Вздев на пику трех баронов,

Он их жарит на огне!

В конце было и вовсе неловкое четверостишие: загорелась, оказывается, у поэта шинель от костра, бойцы, разбудили, смеялись, желали, чтобы скорее от Врангеля «осталась одна зола...» Но все одобрили стихотворение, оно все-таки очень подходило к моменту, всеобщему подъему в рядах армии. Михаил Иванович Калинин порекомендовал читать стихи в красноармейских клубах и на митингах, которые предстоят на пути агитпоезда.

Чаепитие продолжалось. Только поздней ночью прогудел маневровый на станции и оттуда позвонили, что прибыл поезд командующего.

Совещание отложили на завтра, 26 октября. А в полночь прибыл на совещание с громкими песнями конвоя еще один участник — помощник командующего повстанческой армией полубатька Каретник. Сам Махно, подписавший все-таки Старобельское соглашение с красными, не приехал, сказался больным. От общеизвестной двуединой заповеди его «Бей красного, пока побелеет, лупи белого, пока покраснеет!» теперь, по-видимому, оставалась в силе только вторая половина анархической идеи. До времени, разумеется. Закрашивались и задки тачанок с надписью «Не догонишь!» в пользу обновляемых передков с кличем «Не уйдешь!».

Фрунзе наутро решил передать все махновское воинство в оперативное подчинение Миронову...

ДОКУМЕНТЫ

Крым. Из штаба ген. Врангеля

Газета «Военная Россия» № 155

Настойчивые переправы через Днепр в разных местах и сравнительно пассивное положение красных на северо-восточном фланге определенно указывают на сосредоточение крупных сил краевых на правом берегу Днепра, почему днепровский фронт снова приобретает первенствующее значение в предстоящих боях. Этим в некоторой степени можно объяснить и оставление нашими войсками г. Александровска 10 — 13 октября (ст. стиля). При оставлении г. Александровска нами красные не только не оказали давления, но, по сведениям наших летчиков, летавших вчера в 17 часов над Александровском, красные, опасаясь попасть в мешок, еще не занимали города.

Положение по всему фронту устойчивое. Два наших бронепоезда произвели налет в ночь на 7 (20-е) октября на ст. Синельниково, где рассеяли своим огнем пехоту красных и захватили 89 пленных. Бронепоезда красных, не приняв боя, ушли на Павлоград...

ВОЗЗВАНИЕ

Реввоенсовета 2-й Конной Красной армии

к солдатам генерала Врангеля

В боях 30 сентября и 1 октября (13 — 14 октября н. ст.) у сел Шолохово, Грушевка и Марьинское 2-я Конная Красная армия нанесла сокрушительный удар конному корпусу ваших генералов Барбовича, Бабиева, Наумова и др., причем генералу Бабиеву, этому «черту в красных штанах», как его звали в царской армии, свернули голову.