Красными нитями
Шрифт:
— Ага, объединяетесь вместе, чтобы обманывать других! — крикнула старуха-судья.
— А вы установили единый размер взяток! Справедливый суд! — торговцы не остались в долгу.
— Инквизиторы мучают невиновных! — сразу послышался ответ от гвардии.
— После того, как дело начнут «благородные гвардейцы»!
Обвинения звучали одно за одним. Люди вскакивали со своих мест, брызжа слюной, яростно кривя рты, крича. Марен П-Арвил попробовал призвать к тишине, но его не слушали.
Рейн подобрал револьвер и выстрелил в воздух. Члены Собрания вжались в стулья и прикрыли головы руками.
— Послушаете
Д-Арвиль вскочил рядом с Неланом, сорвал с груди брошь в виде птицы, как у всех членов Народного собрания и, бросив её на пол, заявил:
— Я тоже был по обе стороны и знаю, что нужно народу. Время Совета ушло, это правда. И если мы хотим остаться, нам надо принять это время. Я отказываюсь от своего места в Народном Собрании, но я готов вступить в Революционный Комитет и вместе с другими выбрать новый путь!
«Лицемерный ублюдок», — Рейн вынес вердикт, но без злости. Энтон хотя бы не скрывал этого. Рейн не передумал, что с ним нужно поговорить, но ему захотелось сделать это, куря и попивая виски, как было однажды, когда глава отделения позвал к себе личных практиков. Всё началось ведь с этого и вот к чему привело.
— Уважаемые киры, перейдём же к голосованию… — начал П-Арвил.
Нелан бросил свою брошь вперёд. Следом поднялась Рона и быстрым жестом сдёрнула с платья украшение. Золотая птица, блеснув, упала на каменный пол тронного зала.
Рядом с девушкой встал Дик С-Исайд и медленно снял брошь. Один за другим члены Народного Собрания поднимались и бросали свои символы: некоторые — нахмурившись, с явной неохотой, другие — смело, с вызовом.
Рейн смотрел на них и глупо улыбался, чувствуя себя растерянным мальчишкой. Наверное, тем самым, который тогда рассказывал детям истории о Яре и Аше. Вырос он, выросли те дети, истории изменились, но суть осталась прежней.
— Что же, голосование можно считать законченным, — П-Арвил, впервые столкнувшись с изменением порядка, явно растерялся, но быстро приосанился и продолжил уже увереннее. — Абсолютным большинством принято решение о роспуске Народного Собрания. Король Рейн, власть принадлежит вам.
Марен из складок мантии достал корону и, склонившись, протянул Рейну. Тот взял её, даже скорее схватил — с пренебрежением и насмешкой. Надев обруч на голову, громко произнёс:
— Я — король Рейн Л-Арджан объявляю Народное Собрание распущенным. Я объявляю создание Революционного комитета, который принимает всю полноту власти. Я снимаю с себя корону и отказываюсь быть королём Кирии.
Рейн снял обруч и с нежностью провёл пальцем по золотым птичьим крыльям, из которых тот состоял. Корона никогда не принадлежала ему по-настоящему. Но, как и от всех символов старого порядка, он должен был избавиться от неё.
Ловя удивлённые взгляды, Рейн вышел на балкон. Внизу топтались люди. Они уже не кричали, не потрясали плакатами,
не держали кулаки крепко сжатыми — просто ждали. Надеялись?Его заметили и с жадностью уставились. Рейн бросил корону, и она, издав тихий звон, упала на чёрно-белую плитку, покрытую трещинами и испачканную сажей. На миг ему показалось, что люди сейчас бросятся вперёд, чтобы схватить золотой кусок, но никто не шелохнулся. Та безумная яростная толпа осталась в прошлом. Как и многое другое.
Рейн развернулся, и ему вслед раздались хлопки. Он простоял так несколько секунд — не поворачиваясь и не делая шаг вперёд, просто слушая и едва веря. Это — ему, ноториэсу?! Рейн провёл рукой по лицу и выдохнул.
Зал опять встретил шипением церковников:
— Приспешник Аша! Мы не должны слушать его! Ноториэса!
Рейн посмотрел на них равнодушным взглядом и зашагал к выходу. На пороге тронного зала он повернулся к Народному Собранию, сделал паузу, прислушавшись к людям на площади, и ухмыльнулся.
— Да, я — ноториэс. И разве это не изменило всё?
Эпилог
Послышался первый корабельный гудок, и толпа вокруг засуетилась. Огромная пристань была полна людей: одни бежали на юг, спасаясь от воспоминаний о революции, другие уже задумались о путешествиях, а третьи отплывали по делам. Люди суетились и сновали по трапу, занося чемоданы. Чайки громким криком поддерживали их, то взлетая вверх, то падая вниз.
Ката скромно улыбнулась:
— Мне пора.
— Письма с Гоата дойдут до Лица, — Эль то ли спрашивала, то ли утверждала. Хотелось, чтобы это было утверждением.
— Да, — протянула Ката и снова улыбнулась.
— Чем ты займёшься дома? — спросила Антония. Девушка придерживалась равнодушного вида, но по понурому взгляду было ясно, что прощаться ей не хочется.
Да и никому не хотелось. Отпускать Кату было сложнее, чем мать или отца. Рейну казалось, что это прощание не только с ней, но и с Каем, с Адайн, с Коли. День за днём он бежал вперёд, не позволяя себе думать о них, но этот момент — страшнее всех Советов и революций — должен был наступить.
Рейн опустил руку в карман пальто и сжал письмо Кая — самое дурацкое на свете, с коротким: «Привет, чертов братец». Оно уже замусолилось, но Рейн никак не мог оставить его.
— Сперва я выйду в Орно. Я хочу найти сестру, — решительно ответила Ката, откидывая назад чёрные волосы.
Обычно они были заплетены, но сегодня девушка распустила их. Да и вся она, наконец сменившая привычный тёмный плащ на светлый дорожный костюм, казалась совсем другой.
— У тебя есть деньги? — в голосе Дара не было слышно тепла или заботы. — Не в долг.
Ладно, тепло или забота просто хорошо прятались. Уж если торгаш был готов помочь, не заключая сделку, это говорило о многом. Эль, улыбнувшись, встала поближе к Дару.
— Я справлюсь. Спасибо вам всем, — Ката задержалась взглядом на Нелане, скромно стоящем в стороне. До этого они совсем не смотрели друг на друга.
— Пиши, если понадобится помощь, — откликнулся Киро. — Я готов.
Парень был хмур, а пальцы то и дело беспокойно выбивали искру огня. Рейн говорил с ним насчёт Коли и Адайн, но в этом случае никакие слова не могли сделать легче — только время. Впрочем, оно было нужно всем им.