Красными нитями

В Нелан полетел камень. Он пошатнулся, по лицу потекла кровь, но Э-Стерм только ближе подошёл к народу.

— Я не скрываю, из какого я рода. Мы все не выбирали, кем нам родиться. Ре-Эст — такая же клетка. И я вместе с вами говорю: к чёрту Совет! Я отказываюсь от своего рода и имени. Мне не нужна такая жизнь. Но нужна та, в который мы все сражаемся бок о бок за свою свободу, за свои права! И теперь власть переходит в руки Революционного Комитета, до тех пор, пока не будут проведены всеобщие выборы!

Рейн дотронулся кончиками пальцев до клейма и ударом ноги сшиб аналой.

Он ведь знал, что ни черта толпа не хотела слушать про все эти комитеты, собрания, советы. Это были обычные люди, которые не умели делать мир, но безумно хотели жить в нём. Так безумно, что даже забыли, кто они, и превратились в зверей, на миг поверив, что обрести свободу и права можно, только отобрав их у других. Он и сам когда-то успел в это поверить.

— Ладно, чего вы хотите? — крикнул Рейн. — Дальше всё крушить и убить всех? А разве это даст свободу слова, равные права? Отменит церковный налог или снизит количество рабочих часов? Разве это революция? Нет, бойня!

По толпе прокатился рокот. Задние ряды напирали на передние, те вплотную подобрались к возвышению. Рейн чётко видел их взгляды — то ли с ненавистью, то ли с жадностью.

— Я сказал однажды: «Революция — это я», и я верил в эти слова. Но когда увидел, что произошло в Чёрном доме, сразу отказался от них. Мне было страшно, я не хотел верить, что могу быть причастен к тому, как растерзали инквизиторов.

Толпа зароптала, точно и она была ни при чём — услышала о чужом поступке, открестилась от него и осудила.

Рейн заговорил громче:

— Но я был причастен, ещё как. А ведь начинал я с веры, как и вы — думал, делаю что-то для себя, своей семьи, друзей. Даже для королевства! Да, я правда в это верил. Но меня попытались сломать, а вместе с этим сломали всю веру. Осталась только жажда мести. И, прикрываясь словами «Мне же нечего терять», я действительно шёл на многое. И вы тоже. Но я понял, что встал ровно напротив Совета — вроде бы не на одной стороне с ним, а всё равно с такими же ужасными поступками, словами и мыслями. Разве это могло быть правильным? Нет, и теперь я хочу отказаться от слов «Революция — это я». И если вы говорите себе то же, поддержите меня. Пусть теперь будет новое: «Мир — это мы».

Рейн знал, что слова могли прозвучать наивно, а ещё — глупо. Зато искренне, не как у Совета, а искренности обычно прощали многое. Слова были его единственным оружием — единственным, с которым он мог выйти против разъярённой толпы, не боясь снова сделать шаг к хаосу.

С задних рядов послышались крики:

— Пожар!

— Дворец горит!

— Нет, Дом Совета!

Рейн повернул голову к поломанным окнам. Над домами полыхало яркое зарево, поднимаясь всё выше и выше. Горел самый центр Лица, а вместе с ним..?

Вытянутая карта могла указывать и на победу, и на поражение — Рейн не знал, но ему оставалось только разыграть её.

— Совета больше нет. Инквизиция пала. Церковь повержена. И я — Рейн Л-Арджан, король Кирии, обещаю вам: завтра я распущу Народное Собрание, а после сниму с себя корону. Больше не будет ни государей, ни советников. Теперь будем мы.

И толпа вновь взорвалась криками, она наседала, подбираясь всё ближе, высоко тянула руки — уже не с яростью, но ещё с решимостью и требовательностью.

Рейн потёр клеймо и бросил револьвер на пол. Он больше не хотел говорить, только смотрел на людей — на каждого поочерёдно: на измученных рабочих, испуганных торгашей, жмущихся друг к другу учителей, врачей, судей, не верящих самим себе гвардейцев, инквизиторов и церковников, на усталых женщин, детей и стариков. И все они — израненная Кирия.

Ружья, револьверы, шпаги, топоры, палки со стуком падали, а голоса стихали. Люди тесно прижимались друг к другу, взгляды были опущены, на лицах блуждали взволнованные улыбки.

Хотелось снова повторить те глупые, наивные слова: «Мир — это мы». Но Рейн не сказал их. Он просто смотрел на народ — его народ?

Глава 36. Последнее слово

Улицы города по-прежнему перекрывали баррикады, но за ними уже никого не было. Люди молчаливо сновали вперёд-назад — то ли присмиревшие, то ли ждущие нового повода.

Лиц напоминал Рейну зверя, которого впервые спустили с поводка. Он не знал: убежать на волю, поверив в неё, а может остаться в будке? Броситься на прежнего хозяина, или вовсе перегрызть глотки всем двуногим? Рейн и сам чувствовал себя таким же зверем.

— Никто не знает, что делать, — сказала печальная Антония утром, рассказывая о настроении в городе.

Подтверждение её слов чувствовалось во всём. Гвардейцы, полицейские, как и прежде, патрулировали улицы, но, завидев большое скопление людей, переходили на другую сторону. Церковь отменила субботние службы. Практики впервые не получили задание. Заводы встали, и весь восток точно уснул. Одни только торговцы не упускали своего шанса и уже вовсю предлагали необходимое, то и дело произнося заветное «Тен».

Даже дворец превратился в просто здание — уже потерявшее лоск, покрывшееся копотью, со стенами, пропахшими гарью. В саду ещё крутилась стража, но и та скорее была на месте по привычке, а не из-за настоящего дела.

Рейн прошёл по дорожке, затем — по пустым коридорам. Он слышал шаги и голоса слуг, но те старались не попадаться ему.

Та часть дворца, которая окнами выходила на площадь Яра, радовала глаз и одновременно пугала: Дом Совета превратился в покореженные, обожженные руины, почти сравнявшиеся с землёй. Огонь неведомой силы сжёг здание дотла, а вместе с ним — членов Совета. И одну девушку, о которой вряд ли кто узнает.

Рейн долго стоял перед пепелищем — пока часы не пробили четыре, и не пришла пора явиться на последнее заседание Народного Собрания. Он всё стоял, всматривался в оголившиеся камни, а между ними видел остатки дерева, стеблей и цветов. Наверное, всё-таки земля оказалась сильнее пламени, сильнее многого.

После того как Дом Совета сгорел, Рейн сам приказал собраться во дворце. Королям там больше не жить, так пусть же вход будет открыт для каждого. Теперь — только так.

Он на несколько секунд замер перед дверью, ведущей в тронный зал, как прежде замирал, входя в Чёрный дом. Сюда он заходил, будучи инквизитором, королём, революционером. С Астом и без него. Для коронации и тихой ненависти к Совету, для громких слов народу и открытого вызова шестёрке, а сейчас — для завершения всего этого.