Красными нитями

— Мой секретарь позовёт Нола, — решил Парен. — Он совсем мальчишка, причём из безродных. Толпа такого не тронет. Кровь нам ни к чему, а твоих гвардейцев не пропустят.

— Прошу, прошу, прошу, — молила Адайн визгливым голосом.

— Заткнись! — вскричал О-Ренек, скакнул к её креслу, навис с угрожающим видом, уже поднял руку и опустил, оглянувшись на И-Ильмана и Е-Мика как мальчишка, проверявший, не заметили ли его шалости.

— Давайте уже хоть кого-нибудь, я готова говорить! — опять крикнула Эста. — Или хоть ты, Симан, поговори со мной, ну же, давай вспомним прошлое!

— Во имя Яра, Ньяр, пусть их выведут, — взмолился И-Ильман и закрыл лицо руками.

От этого вида хотелось плеваться. Тряпка. Вот это Совет! На одной стороне — лицемеры и лгуны, на другой — трусы и слабаки.

О-Ренек открыл дверь, отдал приказ поджидающим гвардейцев, и те переместили Адайн и Эсту в соседний зал, подхватив вместе с креслами.

Оставшись вдвоём, они одновременно тяжело вздохнули. Мать улыбнулась — уже более спокойно и холодно и шепотом произнесла:

— Всё по плану!

— Почему ты не сказала, что знаешь И-Ильмана?

Эста равнодушно пожала плечами:

— Разве это важно для тебя? Всё идёт так, как надо.

«Нет!» — хотелось процедить, но Адайн только отвела взгляд, качнув головой.

Да, план шёл, как надо: они попали внутрь здания, их привели к советникам, один из них узнал Адайн, и они даже приняли верное решение позвать Я-Эльмона. Но всё остальное — вся жизнь — было не таким, как надо.

— Тише. Я знаю, что ты справишься. Мы будем держать спину прямо, — Кайса ласково дотронулась до щеки Адайн, та ничего не почувствовала, но ответила благодарным взглядом.

Мать — сумасшедшая фанатичка, отдавшая душу в угоду идеям и ненависти. Отец — лицемерный ублюдок, живущий лишь мечтой о власти и наживе. Их ребёнку нечего было наследовать — ничего хорошего. Так пусть же не удивляются.

Адайн чувствовала всё большую решимость, но происходящее казалось таким чертовски неправильным. И ключом, чтобы исправить эту «неправильность» — пусть уже не у неё, у других — было убийство Совета и лидера Детей Аша. И, может, уже другая девчонка останется в семье, её не будут передавать, как игрушку, и ей не придётся играть чужую роль и кричать, лишь бы заметили, лишь бы перекричать презрение.

Прошло не меньше часа. Руки саднило от туго снятого ремня. Адайн, пытаясь ослабить давление, смогла на пару миллиметров сдвинуть его, увидела красную полоску кожи, но легче от этого не стало. Ноги затекли, и даже плечи стремились опуститься вниз, но девушка всё заставляла себя держать спину прямо.

Кайса продолжала стоять рядом подобно статуе, и от близости, которая не получалось ощутить физически, было куда спокойнее, чем от присутствия матери, сидящей в метре.

Наконец, пришли гвардейцы и опять вместе с креслами затащили назад.

Я-Эльмон явился — этот огромный гордец и лицемер оказался столь же огромным дураком. Так умело загонял всех в свои сети, отбирал, а теперь сам попался, поддавшись… Чему? Это ведь не могло быть любовью, просто не могло. А если и было — то и любовью озлобленной и эгоистичной.

Адайн смотрела на бледное лицо отца, на растрёпанные волосы, в которые добавилось седины, на руки, нервно вцепившиеся в трость. Она и знала, и чувствовала: всё отец понимал, он видел этот спектакль яснее других зрителей. И всё же его нужно было доиграть до конца.

Адайн наклонилась вперёд, ближе к отцу, и прошептала:

— Прошу, — она умоляюще вытянула связанные руки, изображая на лице муку.

Притворяться, точно от этого зависела жизнь, и лгать, как в последний раз. Так ведь и было.

На лице Я-Эльмона появилась ещё большая мука.

— А мне ты скажешь что-нибудь? — послышался голос с вызовом.

Кресло Эсты поставили позади Адайн, и девушке безумно захотелось увидеть лицо матери, когда она говорила.

Казалось, отец не сразу узнал женщину. Больная нога подогнулась, и он навалился на трость. Пальцы побелели, с такой силой он вцепился в набалдашник.

— Эстера… — голос сделался хриплым. — Во имя Яра…

Гвардейцы прижались к стенам, словно пытались слиться с ними. О-Ренек, И-Ильман и Е-Мик молча переглядывались.

— Не переживай, Нол, я пришла не за местью. Ты сам сделал всё, чтобы пасть. Но я привела к тебе твою дочь.

Я-Эльмон подошёл к Эсте. Адайн обернулась, насколько могла, и увидела, что тот взял её лицо в свои руки, но выражение матери так и не разглядела.

— Нол… — теперь хриплым стал голос Эсты. Адайн не поняла, был в нём страх, презрение, а может даже надежда — на что?

— Я знаю, что ты не любила меня по-настоящему. Никогда, ни дня. Я знал, что ты предана Детям Аша, но долго, так долго верил, что ты одумаешься и поймёшь меня. А ты не хотела. И вот ты здесь — связанная, в Доме, окруженном революционной толпой. К этому ты шла?

— Понять? Что понять? Как ты бил меня? Как прихожанок заманивал к себе в постель? Как церковный налог откладывал карман? Думаешь, я не знала об этом? Вот так послушание и смирение! Ты ведь настоящий сын своего времени!

Я-Эльмон сделал шаг назад.

Адайн взмолилась:

— Развяжи меня, прошу! Отец! — последнее слово она прокричала, так громко, что некоторые в зале вздрогнули и посмотрели с ещё большим испугом и недоумением

— Я не могу. Я знаю, на что ты способна. Ты — не моя, ты — их, — в голосе слышалась настоящая боль, но взгляд оставался твёрдым.

Адайн вздохнула. Да, она была их — не важно кого, главное, что не отца, не всей этой чертовой Церкви, не Совета и тем более не Детей Аша. Да, у этого «их» одно верное значение — она принадлежала Крысиному совету, и это было дороже всего.

— Девочка моя, — шепнула Кайса.

Ладно. Последний акт не удался, но банкет после спектакля будет ярким — огненного цвета.

Адайн как могла сжала кончики пальцев. Голова взорвалась от боли, на спине мгновенно выступил пот. Пусть так. За всё надо платить. Ей — болью за магию, Совету — за клетки и кнуты.

Сначала в области груди и бёдер, где были карманы, стало горячо. Спрятанные листья и семена запульсировали, задрожали и, поддававшись невидимой силе, выпрыгнули и упали на пол. Они прорастали, ломая камни, переворачивая стулья и столы.