Красный цветок

– Люди!!! Ведьма!!! Ведьма!!! Пламя для ведьмы!!!

Мать, жадно хватая ром воздух, держалась обеими руками за распухающее на глазах горло.

Я испуганно к ней припала.

– Ничего, Оди. Ничего, - пыталась успокоить она меня.
– Что же ты натворила, девочка моя? Я же тебя столько раз предупреждала...!

– Но что мне было делать?!
– заломила я руки.

– Ведьма!!! Ведьма!!! Пламя для ведьмы!!!
– ревела собирающаяся под окнами толпа.

Взгляд матери сделался затравленным, почти безумным:

– Оди, вставай! Вставай же! Мы должны бежать.

Бежать было не куда.

Разъяренная, разгоряченная свора ворвалась в комнату. В считанные секунды нас скрутили в два свертка, и с гиканьем вытащили на улицу. Не обращая внимания на мольбы и просьбы, привязали к столбу.

'Ведьме - пламя! Ведьме - пламя! Ведьме - пламя!' - неслось со всех сторон.

Жутко расширялись рты, щелкали зубы.

– Ведьме - пламя!

– Нет!!!
– завизжала я, забившись в истерике, пытаясь выскользнуть из-под удерживающих меня пут.
– Не хочу умирать!!! Не хочу!!!

В щеку ударило тухлое яйцо. Разбившись, противной кашей поползло по коже. Потом ещё одно. И ещё.

В ушах звенел смех.

– Не надо! Не надо, пожалуйста, - стонала я, не в силах увернуться от метких ударов.

Сквозь слезы, размывающие очертания предметов, я видела, как чьи-то руки разбрасывают вязанки хвороста у наших с матерью ног.

– Смочи, - советовали безымянные голоса.
– А то проклятые прислужницы Слепого Ткача не помучаются, как следует! Быстро сдохнут. Никакой потехи.

– Пощадите хоть ребенка!
– кричала мать.

– Она - ведьма!
– прошамкала в ответ старуха, куда больше нас смахивающая на упомянутое создание.
– Ведьма!

Я до сих пор помню, как открывался её беззубый черный рот. Он возвращается ко мне в кошмарах снова и снова:

– Гори огнем!

К раскиданному хворосту полетели факелы.

Я не могла поверить, что это конец. Сердце билось, душа - надеялась. Тело, молодое, полное сил, не желало сдаваться. Оно хотело жить. Безумно хотело.

Но когда дым накрыл нас едким, ядовитым, густым облаком, я поняла: никто не пощадит; никто не спасет. Мы умрем. Лютой, жуткой, мучительной смертью. Животный ужас вытеснил все: любовь, чувство собственного достоинства, милосердие, веру в богов и в посмертье. Крик смертельно раненого зверя устремился в небо.

Огонь взлетел, обретая полную силу. Мир скрутился, съежился, словно конфетный фантик, многоцветный и пустой.

Осталась боль.

Огненные ручьи текли и плясали, прорываясь в легкие, сплавляя кожу, мышцы, сухожилия. Меня разрывало на части, в каждую разорванную клеточку впивались тысячи жадных плотоядных зубов.

Я больше не боялась смерти. Из пучины страданий она виделась единственным спасением. Я звала смерть, как избавительницу.

***

Первым, что я увидела, придя в себя, было обугленное тело моей несчастной матери. На лоснящемся, совершенно лысом, будто наполированном черепе лишь кое-где пружинками топорщились редкие волоски - жалкие останки прекрасных, густых кос, - предмет зависти многочисленных соперниц. Почерневшие глазницы сочились сукровицей.

В воздухе медленно оседали сажа и пепел.

Пока я поднималась на ноги, люди в немом ужасе наблюдали за этим простым действием. 'Ведьм' жгли часто. Куда реже им удавалось пережить смерть.

Ярость, - белая и праведная, всепожирающая, - обернулась огнем. Он послушно пошел к рукам, словно выдрессированный пес к хозяину. Обращенное в бичи пламя, полетело, врезалось в тела недавних палачей, заставляя их обугливаться, скукоживаться и таять под воздействием немыслимо высоких температур.

Один за другим люди исчезали, рассыпались черным пеплом, кружащимся в воздухе.

Струи-бичи взлетали и били до тех пор, пока не осталось ничего, кроме выжженной земли да высокого равнодушного неба.

Глава 2

Улочки Бэртон-Рив

Из небытия меня выдернуло знание о том, что кто-то находится рядом.

Я села, с недоумением оглядываясь вокруг. Тяжелое небо, готовое разродиться дождем, ни о чем не говорило. Как я оказалась на черном обожженном пустыре; кто я - не удавалось вспомнить. Ветер тоскливо гремел цепями на столбе. Большая черная ворона, прогуливающаяся на тонких ножках, заметив подозрительные, с её точки зрения, движения, вспомнила, что она, как-никак, птица, возмущенно махнула косыми крыльями и улетела, оставляя меня в одиночестве.

Кое-как доплетясь до кирпичной коробки дома, я толкнула дверь. Взгляд выхватил из липкой темноты шаткую лестницу, убегающую вверх, скалящуюся многочисленными острыми ступеньками.

Навстречу поднялся ужасный смрад. Стараясь не обращать на него внимания, преодолевая подкатывающую к горлу тошноту, я поднялась по лестнице с облезлыми перилами на второй этаж, на верхних ступенях столкнулась с худеньким щуплым подростком.

Парень, выхватив нож, направил его в мою сторону и замер, как гончая перед прыжком, приготовившись отразить возможное нападение. Острие лезвия слегка вздрагивало, скорее пугливо, чем кровожадно.

– Девочка, ты кто?
– напряженным шепотом спросил он.

Я молчала, не зная, что ответить.

– Хоть голос подала бы, - проворчал паренек, - а то не знаешь, взаправду ли живая? Или мертвяк?

– Живая, - сорвалось с моих губ

Впрочем, не очень уверенно.

Мальчишка медленно опустил руку, не отводя настороженного взгляда:

– А почему ты в таком виде? Прикройся, - бросил он через плечо, отворачиваясь.

Пока я пыталась найти одежду, парень болтал и болтал, не умолкая:

– Ты как сюда попала-то? Я тут добрый час околачиваюсь. Пока вот не встретил ни одной живой души. Все словно повымерли. Ерунда бесовская! Точно говорю - бесовщина! Посуди сама: всего один труп, в комнате напротив. А спиной чувствуешь целый легион духов. А уж смердит!- мальчишка наморщил нос.
– Нужно поскорее отсюда тикать. В таких местах, как это, нельзя оставаться после захода солнца...

Сгущающиеся сумерки обостряли предчувствие опасности, заставляли ускорять шаг.

Мы довольно быстро прошли через поле. Обогнув чахлый, грозивший превратиться в сухостойник, перелесок, миновали черту отделяющую пригород от городской окраины.