Красный Гигант
Шрифт:
– Как же вы здесь ориентируетесь?
– удивлялась Катя, едва поспевая за Яблонским, уверенно избирающим дорогу в лабиринте переходов.
– Привычка, - поручик вежливо улыбнулся.
– Хотя первые лет пятьдесят, конечно, плутали.
– Как пятьдесят?!
– Катя недоверчиво посмотрела на него.
– Вы шутите?
– Какие уж там шутки!
– Яблонский вздохнул.
– Вот и господин Купер удивлялся. Все рассказывал про парадокс какого-то еврея. Но у нас тут попросту: ни евреев, ни парадоксов, ни дней, ни ночей. Застыли, как мураши в куске янтаря. Годы летят, а мы все в одной поре. Даже вот китель, прошу
– Сколько же вы здесь живете?
– Катя округлила глаза.
– Был у нас один умелец, соорудил песочные часы, чтобы время считать, - охотно сообщил поручик.
– До ста лет досчитал, да и повесился…
Караульный солдат с короткой пикой вместо винтовки пропустил Катю и Яблонского в помещение под сводчатым потолком, где за конторкой сидела коротко стриженная сухопарая брюнетка и томно курила самокрутку в длинном мундштуке, вяло тыча одним пальцем в клавиши разболтанной пишущей машинки.
– Бонжур, Софи!
– произнес Яблонский, подводя к ней Катю.
– Позвольте вам представить: Екатерина Максимовна Горошина… впрочем, вы ведь могли встречаться, она - дочь того самого доктора…
Брюнетка окинула Катю цепким фотографическим взглядом.
– А это, Катенька, - продолжал поручик, - Софья Николаевна Пруте, наша добрая фея…
– Софи!
– послышался вдруг из-за двери зычный голос.
– Как придет этот вшивый засранец, немедля гоните его ко мне!
– Его превосходительство ждет вас, - любезно улыбнулась поручику Софья Николаевна.
Яблонский густо покраснел, одернул китель и взялся за дверную ручку.
– Я сейчас, - сказал он Кате и скрылся в кабинете.
– Присаживайтесь, мадемуазель, - Софи указала на лавку у стены.
– Сигарету не желаете?
– она вставила новую самокрутку в мундштук, вышла из-за конторки и села рядом с Катей.
– Неужели вы дочь Максима Андреевича? Боже мой! Как давно это было! Крым, война, обозные телеги… Несчастные мы люди… Но какими судьбами вы здесь?
– Вчера прилетела, - осторожно сказала Катя.
– Позвольте!
– Софи уставилась на нее во все глаза.
– Как же это возможно? Вас давным-давно не должно быть в живых!
– Парадокс Эйнштейна… - Катя застенчиво теребила поясок платья.
Софья Николаевна уныло опустила голову.
– Ну да, ну да… Вот и за мной, помню, ухаживал один банкир, тоже, между прочим, Горенштейн. Ради него я бросила сцену, покинула дом - и где в конце концов оказалась? В армейском обозе…
Ее прервал дробный топоток, раздавшийся в коридоре. В приемную, шустро перебирая лапками, вбежал муравей с белой цифрой «три», намалеванной на аспидно-черной спинке, и остановился в дверях.
– Простите, милочка, это ко мне, - Софья Николаевна встала, с хрустом потянулась, прикрывая ладонью зевоту, и взяла с конторки пачку бумаг.
– Эх, старость - не радость!
– она вдруг опустилась на колени и поползла навстречу муравью, уже шевелящему сяжками в нетерпении. Они сошлись посреди приемной, деловито потерлись дыхальцами, после чего муравей, ухватив жвалами бумаги, опрометью бросился к выходу.
– Смотри не перепутай, ты, таракан исходящий!
– крикнула ему вслед Софи, поднимаясь с колен и отряхивая юбку.
– Но что же я все о себе да о себе?
– спохватилась она, снова подсаживаясь к Кате.
– Расскажи-ка мне, детка, как ты прожила все эти годы?
– Катю вдруг кольнул острый проницательный взгляд, обычно занавешенный челкой.
– Где-то он теперь? Есть информация?
– Одним словом, оружие и патроны вы упустили!
– коротенький полковник Лернер, мерявший сердитыми шажками кабинет, остановился перед Яблонским и вцепился бульдожьим взглядом в полуоторванную пуговицу на его кителе.
– Это единственный вывод, который я могу сделать из вашего пространного доклада, не так ли?
– Не совсем так, господин полковник!
– стоявший навытяжку поручик осторожно скосил глаз натгунцовую лысину Лернера.
– У меня есть нечто более ценное, чем оружие и патроны.
– Вот как?
– мохнатая бровь приподнялась над бульдожьим глазом.
– Любопытно.
– В приемной вашего превосходительства сидит девушка…
– О, да! Такая редкость стоит мортирного дивизиона, - язвительно заметил полковник.
– Это дочь Максима Андреевича Горошина.
– Какого Горошина?
– вскинулся Лернер.
– Доктора?
– Именно так, - кивнул поручик.
– И она только что с Земли. На лице полковника отразилась сложная игра мысли, как будто бульдог рассматривал бабочку, севшую ему на нос.
– Вы хотите сказать…
– Я уверен, что она сможет доставить нас на Землю. Если мы захватим летающие снаряды…
Полковник несколько раз кивнул, размышляя.
– Снаряды… да, неплохо… Захватим, значит… - он ласково посмотрел на Яблонского и вдруг гаркнул: - Как же мы их захватим, дурья твоя башка, когда оружие ты подарил муравьям?!
– Оружие - ерунда, - упрямо проговорил поручик.
– Они вручат нам его сами. Если начнется война.
– С кем война?
– Лернер тоскливо отмахнулся.
– На всю планету - десяток большевиков, и те в тюрьме…
Яблонский продолжал пристально смотреть на полковника.
– Война между муравейниками…
Над конторкой Софи коротко звякнул подвешенный на шнуре колокольчик.
– Полковник вызывает, - Софья Николаевна встала.
– Я вернусь через минуту, никуда не уходите, хорошо?
– она взяла потертую папку и, прежде чем войти в кабинет, снова улыбнулась Кате.
– И не волнуйтесь за ваших друзей! Мы обязательно что-нибудь придумаем!
Оставшись одна, Катя еще раз оглядела приемную, но не нашла ничего, что задержало бы ее взгляд. Стены, сложенные из потемневших бревен, сводом сходились к большой кляксе светящейся плесени на потолке. Над конторкой, рядом с колокольчиком, висел пожелтевший лист с подписанным полковником приказом о категорическом запрете курения. Других украшений в комнате не было.
Все-таки удивительная женщина эта Софья Николаевна, подумала Катя. Отчего она не поставит здесь хотя бы цветок в горшке? Растут же у них какие-то травы. Неужели можно вот так прожить в муравейнике, среди голых стен, больше ста лет, не видя никаких изменений и не меняясь самой? Однако что-то странное в ней все-таки есть. Как ловко ей удалось в течение десяти минут выудить из Кати все об отце, Егоре, полете до Красного Гиганта и обратно!
Катя покачала головой. Может быть, не стоило так откровенничать? Да нет, ерунда! Это ведь свои! Это люди, которым помог отец, и опасаться их нет причин.