Красный сфинкс. Книга вторая

Но обезьяна была. Стоило протянуть руку, чтобы дотронуться до ее спины.

Сломанным стеблем Тинг пощекотал волосатую спину. Обезьяна заерзала, передернула плечами. Пощекотал еще. Локтем согнутой спины обезьяна почесала бок, выгнула руку, чтобы почесать спину. Кончик стебля задел ухо, и тотчас же коричневая рука хлопнула по уху. Тинг едва успел отдернуть прутик…»

Со школьных лет (когда я начал переписываться с Николаем Николаевичем) меня волновал вопрос: как пишутся такие вот необыкновенные с первой страницы захватывающие книги, полные цвета, жизни, запахов? Как писатель видит то, чего давно на свете нет? Как возникают неуловимые видения, постепенно превращающиеся в точный рисунок?

«Как я писал «Недостающее звено»? – объяснял Николай Николаевич в письме от 4 апреля 1958 года. – Часто спрашивают – не у меня, а вообще: как вы работаете; просят: расскажите, как писали такую-то вещь. На эти вопросы нельзя ответить точно: всегда отвечающий будет ходить вокруг да около и спрашивающий не услышит того, что ему хочется услышать.

Возьмите какой-либо другой случай.

Вопрос: хорошего закройщика спрашивают: расскажите, как вы кроите?

Он отвечает: а очень просто. Гляжу на заказчика, делаю несколько промеров, кладу на стол материал и… раз, раз ножницами! Спрашивающий проделывает в точности то же самое и… портит материал. Секрет прост: опыт. Его словами не передать, а в творческой работе важны внутренние процессы, которых не знает сам творящий.

Так и со «Звеном». Издательство привязалось: напишите что-нибудь фантастическое о предках человека. Просят сегодня, просят завтра. Мне надоело. «Ладно, говорю, напишу». И самому занятно: что выйдет? Немного времени уделить на этот эксперимент я мог, но – как и о чем писать? Питекантроп. А как его – живого – свести с современным человеком? И не с ученым, это будет скучно. Вот я и придумал своего героя.

А почему его потянуло на питекантропа? Устраивается завязка: встреча с Дюбуа.

«Горшок гвоздики стоял на окне пятого этажа. На перилах балкона третьего этажа дремала голубая персидская кошка. Тинг, выглядывая в окно, столкнул горшок. Падая, горшок задел кошку, а та спросонок прыгнула и упала на мостовую». Понятно, кошка на окне – это просто так, для интригующего начала и ради причины переезда на другую квартиру.

Затем новая задача.

Как устроить встречу Тинга с питеком?

Можно – лихорадочный бред, можно – во сне. Но это привяжет Тинга к постели, а мне нужно, чтобы он был в лесу. Цепь мыслей: бред больного… бред пьяного… бред отравленного… Вот оно! Пьяный, сами понимаете, невозможно, да он и не набегает много, а ткнется в куст и заснет, отравленный – дело другое.

Чем отравить? Всего занятнее – чего-то наелся в лесу.

Ну, я ищу – чем его отравить. И вы видите, получилось: отрава подходящая во всех смыслах. А дальше придумывается, что могли делать питеки, ищутся способы использования местной фауны тех времен, пейзажа и прочее. Выглядит это совсем просто, да так оно мне и казалось: основная работа шла в голове, даже без моего ведома, а потом готовое попадало на бумагу. Конец, правда, пришлось переделывать. Редакция потребовала более спокойного конца. У меня было так: Тинг обиделся на Дюбуа, переменил название бабочки и т. д., но пришлось писать ту мазню, что в конце последней страницы. Как видите, нужно надумать основную сюжетную линию, а затем подобрать материал. Мне это было совсем нетрудно: я знаю, что примерно мне нужно, а главное – знаю, где это искать. Остается компоновка.

Вот и смотрите: научились вы чему-нибудь?

Вряд ли. Можно написать о том же в десять раз больше, но суть останется той же: поиски «объекта» и возможностей его обыгрывания. Отравленный желтыми ягодами обязательно «бегает». И вот ряд всяких пейзажных и иных моментов, которые должны отразить «беготню» и вообще настроение отравленного. Говорят, это получилось. Не знаю, как с «настроением», но концы с концами я свел. Для меня это был эксперимент особого порядка: суметь показать бред так, чтобы это выглядело явью, с одной стороны, и чтобы все события, якобы случившиеся, были оправданы и состоянием бредящего и окружающей его обстановкой. Тинг видит себя в лесу тех времен, но бегает-то он по современному лесу. Отсюда ряд пейзажных и сюжетных комбинаций: современность, преломленная в прошлое. Так как наши дни и дни питека не столь уж резко разнятся (в тропиках и подавно) по составу фауны и флоры, то сработать все это было не так уж и хитро. Конечно, зная. Вот это-то «зная» и есть одно из двух основных условий работы: нужно знать то, о чем пишешь, и нужно уметь рассказать, то есть уметь увидеть описываемое и уметь передать это своими словами, причем не в живой речи, а на бумаге. Для того, чтобы иметь и то и другое, нужно время (особенно для приобретения знаний), а для писателя еще и опыт. Способности – сами собой. Но некоторые «средние» способности есть почти у каждого, а вот Пушкины и Алексеи Толстые – великие редкости».

«Литература – это язык, – наставлял меня Николай Николаевич в другом письме. Мы переписывали с ним с 1956 года до самой его смерти. – Возьмите в библиотеке журнал «Звезда» за 1958 год, сентябрьский номер. Там статья Л. Успенского «Приключения языка»: автор изругал на чем свет стоит И. Ефремова за его «Туманность Андромеды». Действительно, много всякого «понасажал» Ефремов, но вам советую прочитать не ради того, чтобы узнать, как изругали Ефремова: прочитайте внимательно и сделайте свои надлежащие оргвыводы, как принято говорить. Статья не учит, как нужно писать, в ней лишь рассказано кое о чем из того, чего нельзя делать. А помимо того, это статья вообще о языке научно-фантастических и приключенческих рассказов и романов, а, значит, уже по одному этому вам надо с ней познакомиться…»

Я жадно вчитывался в письма и в книги Николая Николаевича.

«Его не готовили ни к научной карьере, ни к должности врача, ни к проповеднической кафедре, – писал он об Альфреде Уоллесе, основном сопернике Дарвина («Гомункулус»). – У его отца было много детей и мало денег, и четырнадцатилетнего Альфреда Уоллеса отправили в Лондон обучаться ремеслу. Какому – все равно, лишь бы кормило.

Альфред сделался землемером.

Но не успел он ознакомиться со всеми тонкостями обращения с астролябией и землемерной цепью, как попал в ученики к часовому мастеру. И здесь он тоже не доучился до конца: его хозяин закрыл свою крохотную мастерскую. Тайна часового механизма осталась неразгаданной, а разобранные часы – несобранными. Уоллес научился только разбирать часы.

Искать новую профессию, снова учиться и учиться?

«Нет, хватит!» – решил Уоллес и опять зашагал по полям с астролябией, покрикивая на мальчишку, несшего пучок кольев.

Шагать по полям невесело, и вот для развлечения он начал собирать растения. Уоллес не сделался ботаником, не внес в науку о растениях ничего нового, не построил новой системы и не написал усовершенствованного определителя. Впрочем, он и не собирался соперничать с знаменитыми ботаниками. Он просто собирал цветы и, кое-как определив их, раскладывал по папкам.

Когда землемерие надоело, он сделался учителем. Но и это занятие не пришлось ему по сердцу: быть учителем оказалось еще скучнее. Лучше уж быть землемером, чем сидеть в классе и объяснять таблицу умножения. Уоллес вернулся к астролябии. Ему хотелось бродить по полям и лесам с чем-то в руках, но у него не было ни ружья, ни подзорной трубки, и в те годы он даже не знал, как их взять в руки. У него была только астролябия. И он таскал ее на себе и глядел в ее трубку, в которой отчетливо виднелись перекрещенные нити и кол с веселой рожей мальчишки вдали.

Вскоре астролябия опять стояла в углу, а ее владелец еще раз переменил профессию. Уоллес сделался подрядчиком и вместе с братом брал небольшие подряды на постройке железной дороги. Нельзя сказать, чтобы ему уж очень нравилось это новое занятие, но оно кормило. Вероятно, Уоллес так и остался бы подрядчиком, если бы не знакомство с Бэтсом.

Генри Бэтс был всего на два года старше Уоллеса. Он помогал отцу – чулочному торговцу, но все свободное время проводил, бегая по полям и лесам в поисках жуков. Жуков можно продавать торговцам коллекциями, и хотя это дело не столь доходно, как постройка железнодорожных будок, у него есть свои привлекательные стороны. Бэтс соблазнил Уоллеса, и тот тоже занялся ловлей жуков и ловил их с куда большим рвением и прилежанием, чем когда-то измерял поля или преподавал в школе.

Вскоре приятелям наскучили жуки ближайших местностей, и они стали поговаривать о том, что не мешало бы проехаться куда-нибудь подальше. «Ах, там, в Бразилии… Какие там жуки… Вот! – сжимал Бэтс кулак и показывал его Уоллесу. – Вот где стоит собирать, вот куда нужно ехать!» Зимними вечерами, когда жуки крепко спали, зарывшись в мох или спрятавшись под корой пней, Бэтс и Уоллес пересматривали карты и атласы и мечтали, мечтали, мечтали…»

Я цитирую это с удовольствием и печалью.

С удовольствием потому, что все это до сих пор живет в книгах Н. Н. Плавильщикова и не одного российского (и не только) мальчишку наставили они на какой-то иной более совершенный и интересный путь, а с печалью потому, что книги не уходят, и не стареют, стоят на полке, только автора нет. Не напишешь по адресу: Москва, Малый Товарищеский переулок, не зайдешь, появившись в Москве, в Зоологический музей МГУ. А это жаль. Именно Николай Николаевич учил меня парадоксам, стилю, философии, наконец.