Красный ветер

Когда Денисио перевел Павлито слова Риоса Амани, Павлито попросил своего друга:

— Скажи майору, что он настоящий человек и настоящий командир! Скажи ему, что мы не подведем. Слышишь? Скажи так: Денисио и Павлито, русские летчики республиканской Испании, будут драться с фашистами до последнего! И постараются вогнать в землю побольше этих сволочей. А если кому-нибудь из нас придется погибнуть, то мы будем знать за что!..

— Эстрелья, спой нам, дочка, что-нибудь, — попросил Педро Мачо, — пусть у нас сегодня будет настоящий праздник…

Кто-то принес гитару, и Эстрелья начала петь. Просто, бесхитростно, но с большим чувством. Было похоже, что слова испанской народной песни идут от ее сердца, слова о нелегкой жизни людей, об их радостях и печалях, о любви, которая возвышает человека и очищает его душу от зла, ненависти и черной зависти.

У нее был мягкий бархатный голос, в глазах ее, когда она пела, дрожали слезы. Эстрелья пыталась и не могла их удержать, вспоминая, наверное, и свою нелегкую жизнь, и полунищенскую жизнь погибших матери, отца и братьев.

Как она была непохожа сейчас на ту Эстрелью, которая казалась если не черствой, то уж, по крайней мере, и не сердечной девушкой, холодно, жестко глядящей на людскую суету и презирающем все, что не было связано с войной и беспощадным уничтожением фашистов, оскверняющих святую землю ее родины! Сейчас это была совсем другая Эстрелья, и все на нее смотрели влюбленными глазами, она это видела и печально улыбалась, будто хотела, чтобы люди поняли: душа ее страдает, кроме глубокого горя и жажды отмщения в ней ничего нет…

А Денисио, глядя на Эстрелью и слушая, как она поет, вдруг увидел перед своими глазами Подмосковье, тихую речушку и зеленую поляну, на которой когда-то он построил «вигвам» и жил в нем, как настоящий индеец из племени делаваров. Это туда приехал друг его отца Петр Игнатьевич Баринов и привез ему страшную весть: «…Ты мужайся, сынок… Нет у тебя больше мамы…»

Порой кажется, будто с тех пор прошла тысяча лет и прожита большая жизнь, а порой — будто это было вчера, и сердце так же болит, как в тот день… В каком небе летает сейчас седой летчик Валерий Денисов? Увидеть бы его хоть одним глазом, перекинуться бы с ним хоть одним коротким словом!.. А как там сейчас в Москве?.. Небось, осенние дожди уже омывают и столицу земли русской, и поля российские… А кое-где и снежок лег на деревенские избы, и поземка метет по улицам… Тоска по Родине — это как саднящая рана. Где отыскать такое лекарство, чтобы оно могло утишить вдруг возникшую боль, от которой на глазах — слезы?..

— Ты что, Денисио? — Оказывается, Эстрелья уже перестала петь и стоит рядом с Денисио, пальцами теплой руки прикасаясь к его лицу. — Ты грустишь, Денисио? Кого-то вспомнил? Наши песни — это колдовство. Они переносят человека в самую дальнюю даль…

— Правда.

— Хочешь, я спою для тебя веселую андалузскую песню?

— Спасибо, Эстрелья. Я сам хочу спеть… Дай мне гитару… Эй, Павлито! Подтягивай!

Славное море священный Байкал, Славный корабль — омулевая бочка. Эй, баргузин, пошевеливай вал…

Павлито пел и тоже грустил. «Даже Павлито!» — подумал Денисио. И еще он подумал, что странно все же устроено существо, называемое человеком. Все ведь в эту минуту хорошо: пусть не свои, не русские, но все же верные друзья рядом, позади первое крещение (сколько в ожидании этого первого крещения передумалось о нем, каким только оно не представлялось!). Завтра они с Павлито уже сядут на долгожданные истребители и, может быть, уже завтра и вылетят в бой — в общем, все складывается самым наилучшим образом, безудержно радоваться бы, безоглядно бы веселиться, а тут вдруг — охватившая сердце тоска. Непрошеная, черт ее подери, гостья!

— Сейчас Павлито спляшет фанданго. Шире круг!

— Давай! — встрепенулся Павлито. — Давай нашу «Барыню»!

Теперь это был настоящий Павлито! И откуда она только пришла, его прыть, мгновенно сменившая грусть. Выбивает Павлито дробь каблуками до блеска начищенных хромовых сапог, пыль летит из-под ног, а он — вприсядку и ладонями хлопает по коленям, по бокам, по полу…

А барыня угорела — Много сахару поела: Вот так барыня, Вот так барыня!

Эстрелье бросили кастаньеты, и она пошла ими щелкать в бешеный такт гитары Денисио. Комиссар полка Педро Мачо тоже начал выхлопывать ладонями, а за ним и всегда серьезный, всегда озабоченный майор Риос Амайа, и летчики, с восторгом наблюдающие за пляской Павлито. Кто-то спросил у Денисио:

— Это фанданго?

— Русское фанданго, — засмеялся Денисио.

— А баррина — это что?

— Это старая, жадная и злая сеньора.

— О-о, муй бьен! Вот так баррина!..

И вдруг на пороге — дежурный по штабу.

— Камарада хефе, посты передают: со стороны Мальорки — самолеты фашистов, до двух десятков «капрони» под прикрытием «фиатов».

— Допляшем после, — коротко сказал Риос Амайа. — Пошли.

До двух десятков бомбардировщиков «капрони» и, наверное, столько же «фиатов». А у майора Риоса Амайи — боевая часть под громким названием авиационный истребительный полк, в котором пяток «ньюпоров», шесть штук «москас» и пяток «чатос». Из всей этой «армады» в воздух могут подняться всего семь истребителей — на остальных надо латать дыры, заменять выработавшие ресурсы моторы, тросы рулей управления, а если точнее — то большую часть из этих машин надо вообще списывать и отправлять на кладбище.

— Правильно, допляшем потом, — сказал и комиссар Педро-Мачо.

Над морем висела прозрачная дымка, в ней не скроешься:, рассеченная воздушными струями винтов, она размывается, словно падает в бирюзу волн. Волны накатывают на берег пену, похожую на снежные переметы при легкой утренней поземке. И такие же снежные переметы, гряда за грядой, плывут в небе, в сторону Сьерра-Морены и там, наверное, оседают на красноватых каменистых хребтах…

На ходу надевая шлемы, летчики побежали к машинам. И уже через две-три минуты вслед за майором Риосом Амайей: взлетели в сторону моря — наперехват. Комиссар Педро Мачо, провожая их глазами, сказал Денисио:

— Я не смог стать летчиком — семь лет просидел в тюрьме, а там сердце свой ресурс вырабатывает в три раза быстрее. Но всякий раз, когда они улетают, я живу жизнью каждого из них. И каждый раз, когда кто-нибудь из них не возвращается, я испытываю чувство, будто погибаю вместе с ним… Трудно это, сынок, много раз умирать и снова приходить в жизнь…

— Сегодня они вернутся все! — сказал Денисио. — Я знаю… Сегодня такой день.

Комиссар покачал головой:

— Для нас теперь все дни одинаковые — борьба и борьба.