Красный ветер

— Мы должны их увидеть, Эстрелья. Слышишь? Эти люди — я говорю об Арно Шарвене и Гильоме Боньяре — не могут быть фашистами. Не могут, понимаешь? Их надо немедленно освободить, это страшная ошибка!

— Откуда ты их знаешь, Денисио? Ты когда-нибудь встречался с ними?

— Да… Нет… Но я их хорошо знаю. Ты мне веришь? Подожди-ка, я сейчас тебе покажу… — Он вытащил из бокового кармана кожаный бумажник, извлек оттуда потертую, но с четким изображением фотографию и поднес ее к самым глазам Эстрельи. — Вот, смотри: это — мой отец, летчик Валерий Денисов, это французский пилот Пьер Лонгвиль, он погиб в авиационной катастрофе, а вот… Ну-ка, угадай, кто эти двое?

— Арно Шарвен и Гильом Боньяр! — Эстрелья взяла у него фотографию, долго ее разглядывала и раза два, или три повторила. — Арно Шарвен и Гильом Боньяр… Это поразительно, Денисио… Прав был Педро Мачо, когда говорил: «Во всем надо как следует разобраться…» Он даже приказал: «Чтоб никто не дотронулся до них и пальцем».

— Они все были друзьями моего отца, — проговорил Денисио. — Он не раз мне о них рассказывал и всегда добавлял: «Если нам все же придется когда-нибудь драться с фашистами и если мы будем драться с ними не в одиночку — лучших сотоварищей, чем вот такие парни-французы, я и не желал бы. Настоящие потомки коммунаров!..»

— Святая мадонна! — горячо воскликнула Эстрелья. — Произошла действительно страшная ошибка… Знаешь, что мы сейчас сделаем, Денисио? Мы пойдем в штаб Фелипе Сандино, и ты обо всем там расскажешь. Тебе не могут не поверить.

— Ты думаешь? — улыбнулся Денисио. — Арно Шарвену и Гильому Боньяру ведь не поверили…

— Ты коммунист! Ты — русский! Тебе не могут не поверить?

6

Арно Шарвен спросил у Гильома:

— Ты что-нибудь слышал, Гильом?

— Он кричал, — ответил Боньяр. — Он кричал: «Арно Шарвен! Гильом Боньяр!»

— Может быть, у нас с тобой общая галлюцинация?

— Черт подери! — воскликнул Гильом. — В этой стране, все может быть! Особенно у таких смертников, как мы с тобой….

Их опять поместили всех троих в маленькой каморке какого-то огромного здания — не то бывшего отеля, не то учреждения, — где стоял такой же содом, как и в том помещении, откуда их сюда перевели. Беспрестанно хлопали соседние двери, по коридорам топали сотни ног, люди кричали и галдели так, словно рядом была парижская ярмарка.

В каморке не было ни кроватей, ни даже топчанов с матрацами. Крохотный столик, одна табуретка — и больше ничего… Арно Шарвен ходил из угла в угол каморки — два с половиной шага в один конец, два с половиной в другой — и все думал, думал. Где он мог видеть этого испанского летчика? И видел ли он его когда-нибудь вообще? И откуда испанский летчик знает его, Шарвена, и Гильома Боньяра? Может быть, этот летчик бывал во Франции? Но когда и где они могли встречаться?

— Свихнуться можно! — забывшись, вслух проговорил Шарвен.

Гильом немедленно подхватил:

— Свихнуться можно в том случае, если наступит упадок духа. А ты бери пример с нашего верного друга мсье Бертье: смотри, сколько железной воли и мужественного хладнокровия в его глазах. Вот образец арийской стойкости во французском сверхчеловеке! Да здравствует полковник Бертье!

…Примерно через полтора-два часа они услышали, как кто-то подошел к двери их каморки и вставил ключ в замочную скважину. Гильом сказал:

— Кажется, наш черед настал. Что нас может утешить, господин полковник, так это сознание, что умрем мы легко и просто. Вы не слышали о таком гуманном орудии умерщвления, как испанская гаррота? О, это великолепно! Железный обруч — ошейник, его постепенно сжимают на вашей шее, и вы тихо, спокойно отдаете богу душу… Помолимся?

В каморку вошел капрал — маленький толстенький человечек с добродушным лицом и с такой же добродушной улыбкой на губах. Оглядев троих французов, он спросил:

— Шарвен — кто? Боньяр — кто?

И головой показал: «За мной!»

Он привел их в насквозь прокуренную просторную комнату, и в первое мгновение они ничего не могли разглядеть из-за сигаретного дыма, клубами висевшего от потолка до пола. Они остановились у двери, и когда их глаза попривыкли к этому дымного сумраку, Шарвен и Боньяр увидели за столом двух человек: черного, как грач, капитана с морщинистым лицом и того самого испанского летчика, который окликнул их у штаба. Летчик сидел чуть в стороне и внимательно, не скрывая своего волнения, смотрел на них так, словно старался проникнуть в их мысли. Шарвен и Боньяр в свою очередь не спускали глаз с лейтенанта, а капитан постукивал пальцами по столу и чему-то улыбался. Потом он обратился к летчику:

— Можете задавать вопросы. Прошу по-французски, я говорю на их языке.

Летчик встал и подошел к Шарвену.

— Вы знакомы с Пьером Лонгвилем? — спросил он. — Вы знаете мадам Лонгвиль?

— Он был моим другом. — Шарвен попытался было сдержать волнение, но ничего из этого не вышло.

— Я — сын Валерия Андреевича Денисова, который тоже был другом Пьера Лонгвиля.

— Сын Валери Денисова? Вы — русский летчик?

— Я летчик военно-воздушных сил республиканской Испании. Окажите, Шарвен, полковник Бертье, который…

— Типичный фашист! — воскликнул Боньяр. — Они там, во Франции, создали шайку бандитов и собираются вербовать для Франко французских летчиков.

Денисио засмеялся:

— Вы первые завербованные?

Теперь засмеялся и Арно Шарвен. Тревога, которую он испытывал на протяжении нескольких дней, ушла, и он вдруг почувствовал глубокую благодарность своей судьбе, случайно столкнувшей его с этим русским летчиком. Он ему был несказанно благодарен, и Шарвену хотелось эту благодарность выразить теперь же, в эту же минуту, но он не знал, как это сделать. А Гильом Боньяр, подойдя к Денисио, уже протягивал ему руку и говорил:

— Спасибо, друг! Если нам когда-нибудь доведется вместе драться с фашистами — на Гильома Боньяра можешь положиться…

Глава восьмая

1

В конце октября полк Риоса Амайи был переброшен на один из мадридских аэродромов. В интернациональную эскадрилью, командиром которой назначили опытного мексиканского летчика-истребителя Хуана Морадо, были включены и французы Арно Шарвен и Гильом Боньяр; в их распоряжение предоставили ими же пригнанные истребители — «девуатины».

Павлито и Гильом Боньяр сразу же нашли общий язык, ж казалось, дружба их тянется уже годами. В столовой, на летном поле, в зале, где беспрестанно «крутили» фильм о Чапаеве, их всегда можно было увидеть вместе. Оба немного взбалмошные, взрывные, непосредственные, оба хорошие летчики, Павлито и Гильом как бы олицетворяли собой тот дух интернациональной дружбы, который царил не только в их эскадрилье, но и в полку, да и вообще на всех фронтах республиканской Испании, где рядом с испанцами — русские и французы, чехи и немцы-антифашисты, мексиканцы и поляки… Вот они сидят за одним столом, Павлито и Боньяр, тянут красное кисловатое вино, морщатся, и Павлито говорит: