Крепость сомнения

* * *

Зима уже проиграла и теперь спешно эвакуировала архивы, весенняя канонада звучала уже в предместьях. Но власть еще принадлежала ей, и победителям, которые вступят в город через несколько дней, предстояло наткнуться на изуродованные трупы своих пленных.

Днем солнце шутя подтапливало крыши, карнизы истекали веселыми каплями, наперебой стучавшими в асфальт, и даже в темноте они еще срывались, но уже медленно и задумчиво. Казалось, дома смеются сквозь слезы или плачут сквозь смех. Снег в скверах осел, стал зернистым и превратился в мокрый сахар, почерневший от неизбежности.

Аля смотрела на снег, и именно это слово – «неизбежность» – мелькнуло у нее в голове. Когда Илья уехал на похороны, у нее образовалась возможность побыть наедине с собой и обдумать то, что с ней происходило. Она даже была благодарна этому неведомому покойнику за то, что он умер так кстати.

Если бы еще совсем недавно ей сказали, что она будет не только просто думать об этом, но думать всерьез, она бы расхохоталась. А теперь она шла, точнее, ноги сами несли ее в сторону того дома, где они так долго жили. Она не могла ничего понять, а просто шла, и с каждым шагом росла в ней убежденность, что понимать ничего и не надо.

Окна квартиры выходили на бульвар. Дело происходило днем, темные стекла, упираясь в рамы, изо всех сил отпихивали волны лазури, и потому было сложно определить, живут там или нет. Она отвела взгляд от окон и огляделась. Стоило ей закрыть глаза, как она в мельчайших подробностях представляла себе то, что привыкла видеть, когда смотрела из квартиры вниз: низкую черную решетку бульварной ограды, одна секция которой проваливалась, как ветхий деревенский забор, стволы кленов с упругой, гладко натянутой корой, и тополя, стоящие в каре вокруг песочницы с просевшими досками, еще несущими бледное воспоминание о цвете, которым были когда-то выкрашены. Сейчас тополя были подстрижены, как солдаты, и между ними втиснулась детская площадка, которой раньше не было, и под надзором сумрачного отца девочка лет пяти бесшумно крутилась на карусельном колесе, сверкающем свежей краской. Она улыбнулась девочке и медленно пошла обратно, немного прошла бульваром, перешла улицу и позвонила Марианне.

– Собираешься? – спросила она.

– Ага, – сказала Марианна, – но ты заходи.

Посредине комнаты стоял большой зеленый чемодан. Марианна бросила на него тоскливый взгляд. На лице ее лежали следы неразрешимых сомнений, а плечи поникли под бременем выбора. Она обрадовалась ее приходу, потому что давно мечтала получить благовидный повод оторваться от занятия, надоевшего еще со вчера.

Аля сначала говорила о неприятностях на работе, потому что под рукой узнала, что ту передачу, которую она готовила с осени, хотят теперь отобрать у нее и отдать этой, ну, я тебе рассказывала, конечно, знаешь, дура набитая, и еще, оказывается, интриганка. Неприятно это. Да, неприятно. Что? Спит с директором программ? Смешно. Ты знаешь, я, конечно, не директор программм... К тому же наш директор не из тех директоров программ, которые интересуются, скажем так, нами, нашей сестрой. Да, женат. Но вполне может быть для отвода глаз – «чайка» или «борода», как не совсем понятно называют таких жен. Но даже если все это так и обстояло, сам он, на худой конец, мог оказаться би, или «двустволкой», как вполне понятно называют таких мужей, но потом она перестала городить всю эту чушь и рассказала Марианне все, начиная с того телевизионного сюжета, который она видела в сентябре.

– И ты хочешь... – неуверенно начала Марианна.

– Да, – с вызовом сказала Аля, – я хочу.

– Но зачем?

Аля посмотрела в окно, наполненное блещущим светом, на пунктир капели, которая лихо, звонко, самозабвенно долбит в жестяной подоконник и отчаянно разлетается сверкающей пылью. И это веселое самоубийство наполняло ее сердце радостью.

– Зачем? Я сама не знаю зачем, – сказала она. – Сириус. Ты знаешь, что такое Сириус?

– Звезда такая, – пожала плечами Марианна. – А что? Послушай, он тебя бросил, в конце концов, – почти прошипела она, оставив на минуту свой чемодан.

– Да он не меня бросил, – с досадой сказала Аля. – Он жизнь бросил.

– Ну тем более, – сказала Марианна.

Марианна продолжала задумчиво ходить по комнате, то берясь за вещи, то откладывая их и хватаясь за другие. Аля взирала на нее с легким любопытным недоумением.

– Ну и что там, в этом Тибете? – спросила она.

– Там? – Марианна задумалась и не знала, что сказать. – Не знаю, как сказать.

– Ну вот и я не знаю, – сказала Аля.

– Теперь понятно, – сказала Марианна.

* * *

– Сделаю тебя героиней своего сценария, – сказал Тимофей. – А ты сама себя сыграешь.

– Только попробуй! – пригрозила Вероника.

После очередного недавно состоявшегося примирения они наслаждались обществом друг друга в недорогой кофейне на Чистых прудах.

– Ну я же документалист, – возразил Тимофей.

– Надо все из головы придумывать, самому. А так каждый дурак может, – сказала она. Даже в лучшие минуты их не покидала затаенная враждебность друг к другу.

– А я и есть каждый дурак, – миролюбиво сказал Тимофей и с тоской огляделся. Локтями он навалился на стол, плечи его были подняты, и это придавало его фигуре какой-то тоскливый вид. Украдкой он поглядывал на других женщин и думал, чем та, которая сидит перед ним, отличается от тех, на которых он сейчас смотрит.

– Да ты никогда его не напишешь, – сказала она зло.

– И что тогда? Не буду знаменитым? – усмехнулся он. – Параметры от этого не меняются.

Она полезла в сумочку, нащупала телефон и выложила его на стол.

– А тебе это важно, – заметил Тимофей. Внезапно взгляд его задержался на стакане с минеральной водой. Он простер над ним ладони и воскликнул:

– Воды, расступитесь! Женихи, явитесь!

– Не беси меня, – бросила она и вжикнула молнией.

– Вы нас черненькими полюбите, – сказал он. – И вообще, кто меня обижает, тем я по ночам снюсь.

– Знаешь, – сказала Вероника, – образ мыслей всегда проявляется в словах. То, что ты сейчас сказал, изобличает в тебе грязную и низкую душу.

– Ну извини. Какой есть, – огрызнулся он, недоумевая, как в том, что он сейчас сказал, так отчетливо проступила его грязная и мелкая душа. Он было собрался надуться, но женская логика тут же запутала его еще больше:

– Когда ты познакомишь меня с твоими друзьями? – спросила Вероника.

– С друзьями? – удивился Тимофей весело. – Это что-то новенькое. У тебя на меня виды?

Она засмеялась вместе с ним и повела плечом:

– Нравится?

– Ничего. – «Приговорен я к ней, что ли? – тоскливо думал он, глядя на ее новую жакетку. Он уже делал попытки выбить этот клин другими, но эти другие, как назло, попадались какие-то такие, что только вгоняли его еще глубже. Тут ему пришло в голову, что и она, возможно, делала то же самое. Возможно, наверное, скорее всего, однозначно. Однозначно. Он помрачнел. – Как же это, блин, бывает? Да очень просто, – тут же ответил он сам себе. – Ошень-ошень просто. – Ему уже захотелось пресечь развитие этой мысли, но неуправляемое воображение, как поезд без тормозов, неслось по уклону. – Сука поганая», – подумал он и развязно поинтересовался:

– Ну что, всех, небось, перетрахала?

– Драли по-всякому, – задорно, с вызовом, в тон ему заверила она. Он поглядел на нее озадаченно, не решив сразу, как следует понимать это откровение, но ничего не успел придумать – зазвонил ее телефон. Она скосила глаза и увидела в осветившемся оранжевом окошке обрезанное слово: «Аган».

«Ага», – сказала она про себя и перевела глаза на Тимофея. Во взгляде ее появилось насмешливое сострадание, как будто она была дорожным инспектором, а он пьяным водителем, и читать следовало его так: «Ну что, дружище? Похоже, ты приехал».