Крепость сомнения

– Как там наши влюбленные? – поинтересовался Тимофей.

– Это у тебя надо спросить.

– Почему меня? – искренне удивился Тимофей. – Не такой уж я и наперсник. Это у вас, у женщин, все подробности жизни обсуждаются с предельной откровенностью. Иногда, кстати, уши даже вянут. А в нас все-таки есть некоторая сдержанность.

– Хотя я с тобой и не согласна, скажу только, что Аля – очень сложный человек.

– Ну это мы уже слышали. На каком-то там километре шоссе Севастополь–Керчь.

– Ничего хорошего у них не выйдет, – сказала Марианна каким-то необыкновенно серьезным тоном. – Только это между нами.

– Да ради бога, – согласился он. – Мне-то что? Он мальчик уже взрослый.

Марианна поболтала трубочкой в своем коктейле. Тимофей пожал плечами:

– Для чего же заводить отношения, зная, что они никуда не приведут?

– По-моему, ты поборник таких отношений, – заметила Марианна. – Чему же ты удивляешься.

Тимофей почувствовал, что краснеет, и хмель на мгновенье отпустил его. Ему захотелось рассказать Марианне, что вовсе он не поборник таких отношений, что он устал от своих бесконечных и конечных отношений, что просто он в поиске и поиск затянулся, и может быть, и впрямь поделился бы с Марианной болями своей души, но Марианна пришла ему на помощь.

– А я на Тибете была, – сообщила она.

– Ого, – сказал Тимофей. – Круто! Купалась, наверное, в озере Мансаровара?

– Ага.

– Бедовая ты девчонка. Глаз Шивы видела?

Марианна некоторое время смотрела на него, пытаясь взвесить долю иронии, потом невесело сказала:

– В том-то и дело, что нет. Горы и горы.

– Горы и горы, – повторил за ней Тимофей и помрачнел.

Задумалась и Марианна, вспоминая, как наивно за каждым поворотом дороги, в каждом причудливом выступе скальной породы ожидала увидеть чудо. А у нее не оказалось даже гипоксии – обычного следствия высокогорья, а значит, не было и бреда, неприличных слов, нелепых претензий, устрашающего помешательства, – в общем, характер ее не изменился в худшую сторону, и для своих спутников, от которых как раз наслушалась всякого, она так и осталась приятным и спокойным товарищем.

– Вот видишь, – сказал Тимофей и показал официанту свою опустевшую кружку, – в Крыму, если помнишь, вы, сударыня, утверждали, что путешествия и открытия ничего не стоят в сравнении с любовью. А сами вот по Тибетам ползаете, наверное, Шамбалу искали... Так что во всех нас живет мысль о сказочной стране на краю мира. А любовь ваша...

– Так любовь – это и есть самое большое открытие, – перебила его Марианна.

– Ну, не знаю, – уклончиво ответил Тимофей.

– Ой ли? – Она хитренько прищурилась, и Тимофею понравилось выражение ее лица.

– Ой ли.

И при этих словах что-то толкнуло ее изнутри, и она почувствовала, как последний флер обаяния таинственной горной страны слетает с нее и истаивает, как распущенное на волокна облако. И мир снова сузился до пределов Московской кольцевой и стал танцующими менеджерами, извивающимися секретаршами, фокусами барменов, огнями реклам, запахом темноты, дружелюбием родных переулков. И источник того ясного света, который так отчетливо светил ей еще утром, в котором она купалась, как в расплавленном золоте, заволокло непроницаемыми тучами.

А еще она вспомнила парня из маршрутки и бутоны тюльпанов с чуть разошедшимися лепестками, как будто это были губы, приоткрывшиеся навстречу другим губам. Быстрым и неуловимым движением она облизнула свои, словно проверяя, нет ли на них скола, сулящего неприятности в метафизической переспективе жизни. И неожиданно для себя самой внезапно выпалила:

– Поедем ко мне?

Тимофей спросил, куда ехать, подумал немного и кивнул головой, но, как показалось ей, без особого азарта.

– Что будем пить? – поинтересовался Тимофей на улице, увлекая ее к ночному магазинчику. – Ты что пьешь?

– Зачем что-то пить? – робко возразила она, но покорно проследовала внутрь.

Чуткая и податливая, как кобыла Фру-Фру, она следила каждое движение Тимофея. Только войдя в лифт, она вспомнила, что бюстгальтер и трусики на ней были из разных гарнитуров. Это немного смущало ее, и несколько раз она мысленно крепко выругала себя за свою утреннюю неразборчивость, но уповала на то, что в порыве страсти этот недостаток пройдет незамеченным.

Но сразу ничего не случилось. Тимофей вывалил на кухонный стол бутылки. Разговор опять завертелся вокруг Али с Ильей, вокруг горы Кайлас, золотого мальчика и загадочного числа 54. Несколько раз она делала неудачные попытки переместиться в комнату, ну, хотя бы для того, чтобы показать фотографии, которые были в компьютере.

В ней заворочалось смутное беспокойство, что остаток ночи пройдет совсем не по ее сценарию, а когда он вышел в ванную комнату и что-то там загрохотало, она подосадовала на себя за то, что доверилась малознакомому человеку.

Она с беспокойством наблюдала за ним. Лицо его было бледно. Без церемоний он наконец прошел в комнату, тяжело рухнул на диван, подсунув под голову плюшевого медвежонка Тедди, самого близкого друга ее детства, смежил веки.

– Что-то нахлобучило меня, старушка, – пробормотал он. – Пусть мне приснятся розовые слоники.

Очень скоро дыхание его стало ровным.

Марианна сидела на краешке стула, на лице ее застыла беспомощная улыбка. Разочарование необыкновенно украсило ее. Она смотрела на спящего Тимофея и представляла, как это могло бы быть. Она была словно в оболочке красоты, и ощущала это, и любовалась собой как бы со стороны, и ей до слез было обидно, что вот так, задаром, прелесть ее и сила истекают в никуда, что никто не видит ее красоты и не любуется ею вместе с ней... Через час ей почудилось, что кто-то большой, вожделея и скорбя, наблюдает за ней. Сострадание, потоками лившееся из единственного невидимого глаза, намочило ее с ног до головы, и ее душа промокла от его нежной, внимательной влаги. И ей было дано понять, что эти ее желания не сбудутся, не сбудутся никогда, хотя она, зная это, так и не перестанет мечтать, что счастье ее в другом, и этого другого всегда будет у нее сполна, и потому-то этот избыток в полной мере никогда не будет виден ей самой, но от того не умалится и не утратит надежности... Она уже ни о чем не жалела, а понимала, что все идет так, как должно ему идти, и ею владела такая полнота жизни, какой не испытывала она ни до, ни после.

* * *

Некрепкий похмельный сон слетел с Тимофея часов в семь утра. И первое, что он увидел, когда открыл глаза, была эта фотография. Она стояла в книжной полке прямо напротив дивана, на котором он спал, и он с мучительным выражением на лице смотрел на нее. Потом поднялся, отодвинул стекло и взял ее в руки, недоумевая, как это он не заметил ее сразу.

Марианна вышла на кухню через час. По дороге в ванную комнату она вяло улыбнулась Тимофею через стекло двери, и ее удивило, каким напряженным, непонятным взглядом приветствовал он ее появление.

– Праздник продолжается? – спросила она безразлично, постучав ногтем по бутылке пива, стоявшей на столе.

Тимофей продолжал молча смотреть на нее, и тут она тоже увидела эту фотографию. Она устремила на Тимофея свой зеленый взгляд, стараясь с его помятого лица считать правильный ответ.

– А ты... Что же это? Зачем? – слабым голосом проговорила она.

– Как же я вчера ее не заметил? – сокрушенно сказал он. – Мистика какая-то.

Марианна прошлась по кухне, выглянула в окно. Из подъездов во двор выскакивали дети с ранцами на плечах и торопливо шагали по бульвару по черным, очищенным от снега дорожкам. Звуки раннего утра долетали в квартиру.