Крепость

Он не мог оторвать глаз от пламени, его тянуло прямо в огонь, хотя от невыносимого жара кожа на лице едва ли не вздулась, как тесто в печи, слизистая в носу пересохла и каждый вдох доставлял заметную боль, на лбу выступили капельки пота. Куртка накалилась, рукава и ворот обжигали кожу, к молнии страшно было прикоснуться. Огонь бежал по поверхности завалившейся крыши волнами, обнаженная обрешетка походила на пылающие ребра гигантского живого существа, жар подвергал их адским пыткам – гнул, ломал и корежил, а вырывавшиеся из глубин подполья длинные треугольные языки пламени лизали остов кровли снизу и с боков, пытаясь истребить, уничтожить ее остатки и вырваться на свободу, глотнуть свежего воздуха, которого так не хватало в захламленной тесноте пожарища, чтобы обрести силу, способную прожечь сами небеса. Волна, прокатившись по всей длине кровли, на миг задыхалась, и на опаленной поверхности вспыхивали и гасли мелкие синие огоньки – так догорала схватившаяся дранка. Затем, вдруг, рождалась новая волна, подпитанная огнем из подполья. Она пролетала новым шквалом и, взметнувшись в небо, перерождалась в вонючий сизый дым. Ей вслед, без передышки, начинал снова сильно бить из подполья огонь – оттуда, куда провалились доски пола и нападали не выдержавшие напора пламени ребра обрешетки. Наконец в глубине занялся и начал стрелять съехавший с дранки шифер. Засвистело и заухало одиночными, но скоро листы шифера прокалились и занялись, и тогда уже застрочило, как из пулемета. Люди инстинктивно отскочили подальше. Стену огня пробивали теперь летящие в разные стороны огненные брызги, обгоняя их, как маленькие метеоры, неслись осколки шифера, оставляя за собой дымные полосы. Куски падали на огород и дорогу, залетали к Валерику на крышу, сидящий на коньке пацан сметал их метлой вниз. Шиферные бомбы зарывались в мокрую землю, прибавляя к гуду пламени, уханью и треску ломающихся конструкций свое змеиное шипение. Две стены дома еще стояли, пламя обглодало их, превратив в черные пупырчатые головешки, в пазах тлели и осыпались искрами раскаленные докрасна ленты пакли. Сизый дым сменил цвет на черный, он поднимался отвесно, энергия горящего дерева сворачивала его в жирную, коптящую небо спираль. Сверху на людей сыпались хлопья сажи, пепел и трескучие искры. Наконец внутри дома что-то гулко ухнуло, крыша зашаталась и окончательно ушла вглубь, проломив остатки пола, в небо взметнулись ярящиеся алые хвосты. Две стоявшие до поры стены не выдержали напора пламени и вывалились наружу, бревна покатились прямо к Валерикову палисаднику. Пожарные бросились растаскивать их, дружно заработали баграми. Цепочка встрепенулась, народ как будто дернули за веревочки: от колодца начали подавать ведра с водой. Люди взмахивали руками, принимая ведро правой рукой, передавали соседу, левой отдавали пустые. Приладились, поймали ритм. Ведра взлетали и опускались, взлетали и опускались, словно театральные кораблики, путешествующие по нарисованным волнам. Отливали лишь то, что раскатилось, да стену Валерикового сруба, сизые струи воды вылетали из ведер и, едва коснувшись темных бревен, вскипали, шипели, пузырились и на глазах превращались в пар. Работали истошно, так же и кричали, матеря нерасторопных, что, неловко приняв ведро, проливали воду на свои и на чужие ноги и сбивали ритм. Мальцов переваливался с ноги на ногу, принимал и толкал ведро дальше, стараясь не думать о Вовочке, но в голове вертелись его пророческие слова, что жить осталось день или, может, два.

Кто-то дернул его за рукав. Он повернулся: перед ним стоял Валерик.

– Иван Сергеевич, ты Вовочке недоплатил двести пятьдесят рублей, ты мне их отдай!

Кровь бросилась в голову, Мальцов шагнул из цепи:

– Деньги? Какие деньги? Я ему ничего не должен. Вовочка мне пса подарил, упросил взять, кормить щенка ему было нечем, понимаешь? Ты людей своим пойлом спаиваешь, от него все беды! Ты и Вовочку на тот свет отправил, гад!

– Как же, Вовочка не дурак, чтоб просто так щенка отдать… – чумазая харя Валерика скривилась в гримасе. – Он сказал…

Мальцов схватил его за грудки, тряханул и вдруг заорал изо всей силы:

– Человек сгорел заживо, сосед твой, а ты о деньгах!

Развернулся и с силой оттолкнул от себя. Валерик отлетел и шлепнулся на пятую точку прямо в жидкую грязь. Вскочил, попытался отряхнуться, но только размазал глину по штанам. Беспомощно оглядел перепачканные руки, угрожающе поднял над головой кулаки. Чьи-то руки схватили Мальцова за плечи, люди побросали ведра и растащили их в стороны. Все явно были на стороне Мальцова. Валерик стоял один, ощерившись, что волк против стаи собак, мелко дрожал всем телом.

– Так не пойдет! – взвизгнул он. – С тебя причитается, еще ответишь! – Развернулся и убежал к пожарным, принялся материть их, срывая накипевшее зло.

Но не на тех напал. Широкоплечий мужик в сварной робе схватил его за шиворот, как кутенка, рванул на себя, притянул близко-близко и что-то горячо прошептал Валерику на ухо. Потом наотмашь, как в бубен, дал кулаком в нос, поймал за ворот откинувшуюся голову, добавил еще и отбросил, будто испорченную вещь. Подмигнул Мальцову: «Не ссы, парень, твоя правда!» Валерик не упал, стоял, врыв ноги в землю, как бычок, заработавший удар кнута, мотал головой, из разбитого носа капала черная кровь. Наконец вытер нос рукавом, разглядел на рукаве кровь, потрогал нос, как-то по-детски, словно боялся обжечься, ойкнул, поднял совершенно бешеные, мутные глаза на пожарного, истошно завопил фальцетом и дал деру, побежал куда-то к себе на огород.

– Родятся же такие мудаки! – весело сказал широкоплечий.

Бабы в цепочке принялись переглядываться, по толпе пробежал язвительный шепоток, трескучий, как огни на догорающей дранке. Потасовка всех развеселила.

Тучи расползлись по небу, в просветах проглянуло солнце. Самый страшный огонь уже унялся, но остов догорал медленно и сильно дымил, поднявшийся ветерок разносил запах гари по всей деревне. Вблизи пожарища дышать было тяжело, отливающие сруб постоянно кашляли и отплевывались и вскоре прекратили подачу воды. Приползла наконец пожарная бочка, заработал брандспойт, и всё утонуло в шипящих клубах пара. Валериков дом отстояли, опасности догорающая руина уже не представляла. То там, то тут угли вспыхивали, как на мангале, но скоро покрывались красной окалиной, белели и затихали. В центре домовины вылез страшный памятник – печная труба, сама печка обвалилась. Под покосившимся черным частоколом комнатной перегородки торчал вздыбленный остов кровати, запавшей углом в подполье. На панцирной сетке кое-где уцелели спекшиеся куски ватного матраса. Одна из хромированных шишечек на стенке кровати почему-то не закоптилась и поблескивала в лучах солнца.

Неожиданно объявились менты. Принялись собирать информацию, переходя от одной группы людей к другой. Наконец подошли и к Мальцову.

– Говорят, вы слышали, что покойный замышлял на себя руки наложить? – спросил лейтенант.

– Кто говорит?

Лицо лейтенанта расплылось в доверительной улыбке:

– Шила в мешке не утаишь, ветер нам доносит.

– Владимир вчера принес мне щенка и попросил взять на воспитание, ему нечем было его кормить. Я дал пятьдесят рублей, пожалел мужика. Вот и всё.

– Он вам не говорил, что руки хочет на себя наложить?

– Он говорил, что устал от жизни, он пил полгода без перерыва. Что тут добавить?

– Это правда. С мая месяца восемнадцатый пожар в районе, и все вот так, по пьянке.

– Вы лучше с соседом разберитесь, сколько еще он будет людей травить?

– Правильно он говорит, всех на погост отправил, – вставила какая-то баба и тут же поспешила отойти и затеряться в толпе деревенских.

– Самогоном торгует?

– Хуже, паленкой. Вовочка спился с нее, как и все кругом. Хотите, напишу заявление?

– Заявления писать не надо. Мороки потом будет, мы лучше сами. Придется доказывать, что он торгует. А ведь гада надо еще подловить при продаже товара. Никто из местных его не сдаст, они только на словах бойцы, а как до дела дойдет, все в кусты. А без образца дело не завести, значит, надо добыть образец, отвезти на экспертизу, это же целая операция получается. Вы не поверите, но, чтобы сюда приехать, я на бензин по кругу собирал, кто сколько даст. Так что спасибо за сигнал, мы с ним сами, по-свойски, – лейтенант пожал ему руку, и менты поскорей отвалили.

Делать тут было больше нечего. Лена стояла со своей котовской подругой Натальей Федоровной, они что-то обсуждали.

– Пойдем, Лена, – позвал Мальцов.

– Я задержусь, чайку попью, раз уж выбралась. Нечасто выбираюсь. Иди сам, а то давай с нами. Наталья Федоровна стаканчик нальет, помянем Вовочку.

– Спасибо, не буду.

Пошел прочь не оборачиваясь. Одежда и тело пропитались копотью и, как ему казалось, жирным запахом сгоревшей плоти. В лесу он нарвал сосновых иголок, жевал, сплевывая зеленую слюну, но запах не прогнал. Решил, что затопит сегодня баньку и отмоется.

Дома нагрел котел и помылся, но настроение лучше не стало. Хотелось напиться в хлам и всё забыть. Накормил Рея, поиграл с ним, давая щенку тянуть тряпку и вырывая ее из пасти, дразнил, разговаривал с ним, сказал, что Вовочки больше нет, что тот ушел к верхним людям. Рей вряд ли его понял, он был сыт и счастлив и изо всех сил вертел хвостом.

К вечеру увидал, как мимо окна прошла Лена, но последние новости принес Сталёк. Заглянул к нему, выставил со значением на стол бутылку казенной водки.

– Будешь? Чистая, пришлось на попутке в Спасское сгонять, менты у Валерика все запасы конфисковали да еще рожу начистили, похоже, нос второй раз сломали. Он на тебя зло затаил, берегись, Валерик хуже очковой кобры.

– Бутылки разбили?

– Как же, на машине увезли. Думаешь, не выпьют? За милую душу. Валерик через неделю опять лавочку откроет. Отлежится, подождет, и опять ему привезут.

– И охота вам его отраву глотать?

– С одной стороны ты прав: пойло такое, аж желчь вскипает, но – дешево и сердито, в магазине сто восемьдесят, а у Валерика – пятьдесят, прикинь? Я и не то еще пил. Ты его сдал за дело и в лужу жопой посадил – все в Котове смеются.