Крепость

– Не сдержался, зря руки распустил, сейчас жалею.

– Может, чуть в разум войдет. Ты ему ничего не должен, все понимают. Ведь сколько его били. Иной раз думаешь, сам убил бы, но нельзя мне – в тюрьму из-за него не пойду, да и где ее еще достать, в Спасское не наездишься.

– Иди, Сталёк, иди с богом. Вовочку нашли?

– Пол целлофанового мешка менты наскребли, повезли на экспертизу. Сгорел весь, даже череп рассыпался. Пожарные сказали, началось от печки, в комнате, где Вовочка спал. Только сам он это устроил, печка у Вовочки была исправная, в мае ее перекладывал и обмазывал, я ему помогал глину месить.

– Какая теперь разница.

– Ага. Ну, пусть ему земля будет пухом! Добрый был человек, никому зла не делал, и брат у него был путевый, видать, судьба такая. – Сталёк приложился к горлышку, отхлебнул и не поморщился. – Видишь, казенку пьешь как воду, закусывать не надо.

– Иди, иди, тошно уже, – погнал его Мальцов.

– И пойду, мне надо нервы успокоить, всё огонь в ушах гудит. Только попомни мои слова, так Валерик это не оставит, он злобный.

– Попомню, спасибо, – поблагодарил Мальцов, сопроводив для верности соседа до крыльца.

Им овладела страшная апатия, хоть волком вой. Он и завыл, в шутку. Рей тут же вскочил с подстилки, тявкнул, думая, что начинается игра, но Мальцов лег на кровать и повернулся лицом к стене. Сталька на пожаре он не помнил, как не мог вспомнить людских лиц – даже лица Валерика и широкоплечего пожарного вытеснили из зрительной памяти языки пламени. Они плясали на черных стенах, рвались сквозь клубы дыма из подпола, как из глубин преисподней, объедали краску со скрюченного остова завалившейся кровати, стоило только закрыть глаза. В ушах не унимались свирепое гудение пламени, хруст и скрежет ломающихся досок и пронзительный свист летящего шифера, перерастающий в грохот пулеметных очередей.

9

Два дня рубили с Леной капусту. Вечером после пожара пошел затяжной холодный дождь и шел всю ночь и весь следующий день, он смыл следы первого снега. Заунывные звуки капели наконец стихли, утром Мальцова встретила застывшая природа – ни ветра, ни движения, ни обычных звуков. Из серой пелены стали проступать очертания мокрого леса. Темная трава, изломанная линия кустарника и выросшие самосевом ряды березок на поле поникли под свинцовым светом небес, даже утренний пар от земли поднимался лениво, тяжелый и серый, как дымок от непотушенной сигареты. Нахохлившиеся грязные курицы старательно обходили мутные лужи, отпечатки их следов на черной земле тут же заполнялись водой и поблескивали – вереницы однообразных иероглифов испещрили весь двор и дорогу на улице. Над огородом безмолвно пронырнули две знакомые сороки, сели на ветки пушистой ели у изгороди и слились с черными еловыми лапами, как сливаются в одно пятно кляксы туши на пушистом ворсе промокашки.

Таисия с Михеем по-своему отреагировали на гибель Вовочки – вошли в очередной запой. Лена ходила к ним, уговаривала заняться капустой, стращала, что скоро придут холода и они погубят урожай, но парочка предпочла сбежать в Котово, и два дня о них не было ни слуху ни духу. Зато Сталёк внял Лениным советам, привез к ней в огород на тачке гору вилков, встал к сечке и усердно рубил, замучив Мальцова своей похвальбой.

– Сталёк себя в обиду не даст, – заявлял он о себе в третьем лице, – Сталёк не сдастся, капусту он любит, без капусты зимой куда? Хочешь – щи вари, хочешь – туши с грибами и с луком, а мамочка попросит, а вот ей, – он складывал в воздухе фигу, – не убирала, не рубила, ни хрена и не получит. Замучила меня мама, теть Лен, правда, все нервы измотала, уйду в город, я ж городской, у меня там комната.

– Кому ты в городе нужен, – Лена улыбалась во весь рот, – ты только за порог заступишь, жена тебя в тюрьму упрячет. Тюкай давай, правильно поступаешь, зимой без капусты пропадешь.

Мальцов прятался в доме от их разговоров, тер морковку, чистил антоновку, мыл кипятком большие кастрюли, готовил их под закваску. Потом выходил на воздух продышаться от жаркой избы, и снова неслись с Лениного огорода Стальковы жалобы:

– Я, Лена, больной человек, меня жалеть надо, а как со мной мама поступает? Предала сына своего, спуталась с Михеем, а я побоку?

– Какой ты больной, на тебе воду таскать можно.

Сталёк рубил капусту, а она посиживала рядом с ним, поддерживала разговор. Обоих такое распределение ролей явно устраивало.

– Больной я, Лена, алкоголизм тяжелая болезнь, так во всех передачах говорят, ты только этого не понимаешь. Ты же не пьешь, тебе невдомек.

– Сроду не пила, разве полбокала шампанского на Новый год.

– Вот! А я пью, я знаю, хорошо это всё изучил.

– Взять бы мотыгу и по спине тебе настучать! Какой ты больной – пьяница и лежебока.

Мальцов подошел к ним.

– Как дела?

– Забирай свою капусту, готово, – Лена подала ему полное ведерко, – этот охламон еще нарубит.

– И нарублю. Сталёк работать любит и умеет, я упористый, взялся – буду работать до конца. Садись, покури, – вытер пот со лба, достал из кармана сигарету, прикурил, опустился на чурбак, настраиваясь на долгий разговор.

– Я говорю Лене, мать меня предала, что мне с ней делать, посоветуй.

– Некогда мне с вами разговаривать, капусту солить надо, извини.

Подхватил ведро, поспешил в дом: Сталёк навевал на него тоску.

К вечеру набил мятой и посоленной капустой две десятилитровые эмалированные кастрюли, положил сверху фанерные круги, придавил камнями, выставил в коридор. Подшумил чайник, начал разогревать суп, тут в дверь и постучали.

– Иван, открой, опять беда.

Лена стояла на пороге, из-за ее плеча выглядывали Сталёк и Всеволя.

– Что теперь?

– Михей в Котове помер, – выпалил Сталёк, – помоги мамку привезти, она там с ночи пьяная на улице сидит.

– Что случилось, Лена, расскажи по порядку.

– Вот, прибежал, – Лена показала на Всеволю, – говорит, пили вчера целый день у бывшего магазина, ночевали в Шлёпиной избушке. А вчера утром Михей напросился к Валерику в баню, помылся, пошел к Всеволе, лег на кровать и умер во сне. Таиску они бросили у магазина, она там на ступеньках заснула. Оставили ей вина. Их целая компания гудела, но все разбрелись по домам, а ее никто в тепло не отвел, бросили на улице.

– Я, значит, Михея утром будить, – встрял Всеволя, – а он уже холодный. Думал, Таиска тут, вернулась в Василёво, пришел ей сказать, а ее тут нету. Наверное, она у Валерика на крыльце, мужики говорили, она там с самого утра сидела. Мы хотели вам сказать, может, поможете? Ее б домой надо доставить, холодно, замерзнет женщина.

– Мне-то зачем? Вы пили – вы и ищите.

– Иван, сходи, богом прошу, эти оба пьяны, на них нет надежды, – попросила Лена.

– Черт, черт, Лена!

Мальцов схватил куртку, надел сапоги и выскочил на улицу. Зашагал по дороге к Котову, кляня всех и вся, алкашей ждать не стал. Они, конечно, побрели за ним, но сильно поотстали.

С неба сыпал мягкий снежок, начинало смеркаться, он прибавил шагу, чтобы не замерзнуть.

В Котове сразу свернул к дому Валерика. Пожарище на месте Вовочкиного дома зияло черной дырой, из-под обгорелой балки выскочила черная собака. Мальцов присвистнул, собака испуганно посмотрела на него, прижала уши и хвост и дала деру. На дальних улицах горели редкие фонари. Надвигалась ночь.