Крепостной шпион

Ещё ночью Бурса разбудил палача и велел приготовить всё к экзекуции.

Прохора оттащили в подвал — одна пуля застряла у телохранителя в плече, другая только чиркнула по локтю. Чтобы не истёк кровью его перевязали.

По правилам палач должен был не только приготовить свои инструменты, а перед рассветом спуститься к приговорённому и подробно обсудить с ним все детали.

Публичным казням, также как и многие другие помещики, Иван Бурса предавал особенный смысл, и для палача имели значения не только физическое состояние жертвы, а также и общее настроение и желание, например. Узнав, что приговорённый может не выдержать пытки и умереть в первую же минуту, палач был обязан смягчить, и тем самым растянуть казнь, а узнав, что приговорённый хочет перед смертью публично оскорбить барина, позаботиться о том, чтобы несчастному завязали рот. Если приговаривали женщину, палач ещё до восхода солнца овладевал ею, и, если это происходило полюбовно, казнь выглядела наиболее эффектно.

Тяжёлая дверь отворилась, и палач по кличке Кнут, получивший прозвище свой за то, что мог двумя ударами хлыста убить человека, оказался в воняющей полутьме. Прохор сидел на земляном полу, на руках у бывшего телохранителях лежала мёртвая его невеста. По распоряжению того же Бурсы тело Татьяны заперли вместе с приговорённым. Грубые пальцы Прохора нежно притрагивались к окровавленным женским волосам, и он нашёптывал что-то.

Кнут прислушался и уловил слова:

— Спи, солнце моё, — шептал Прохор, — скоро и я так засну. Ничего, что мы с тобой не венчаны, в раю мы вместе с тобой будем. Может тебе только придётся меня чуть-чуть обождать там среди чистого сада покуда в геенне огненной наказание терпеть буду за грехи мои. Но потом-то вместе, вместе во веки веков.

— Ты умом двинулся, Прохор, — спросил Кнут, присаживаясь на скамеечку рядом. — Она же не слышит, мёртвая она.

— Знаю, что мёртвая, — глаза Прохора блеснули в темноте, они были полны слёз, — но я чую, душа её рядом. Слышит она слышит. А ты что пришёл? — Прохор утёр рукавом глаза. — Казнить меня завтра будешь?

— Да уж придётся тебя казнить, — отозвался Кнут. — Барин велел тебя публично пытать. Так что, вот скажи лучше: ты как, сможешь долго выдержать или рана не позволяет?

Опустив голову мёртвой Татьяны, Прохор положил её осторожно на пол, а сам поднялся на ноги. Потолок в подвале был совсем низкий, и он упёрся в него затылком.

— Федька бы не одобрил, — сказал Прохор и перекрестился. — Ты вообще-то брата своего Фёдора помнишь? Помнишь, как я ему две буквы на лбу выжигал? Было написано «вор», а я расстарался и получилось «не вор».

— Оставь ты это, — попросил Кнут и в голосе палача промелькнула нехорошая слабая нотка. — Убили Фёдора в Петербурге, нет его, и глупость ты говоришь! Он сам тебя за такое дело засёк бы, глупость говоришь!

— Просьба у меня, — сказал Прохор, глядя сверху вниз на своего палача. — Если можешь, пытай меня посильнее, от души. Покаяться-то не дадут, поэтому хочу в самой страшной муке умереть, какую только измыслить можно.

— Это зачем тебе?

— А может смилостивится Бог, — сквозь новые слёзы прошептала Прохор, — может простит меня за прегрешения-то мои, может даст нам соединиться с Татьяной сразу, без долгого ожидания в геенне-то огненной.

После смерти своего брата Фёдора, Кнут, и до того не имевший никакого сострадания к жертвам, вовсе утратил человеческие чувства. Но теперь в тёмном подвале, сидя на скамеечке перед приятелем своим Прохором, Кнут чуть и сам не заплакал. Заныло сердце палача в тоске, заболело.

— Обещаю, — сказал он суровым голосом. — Буду так пытать тебя, что… Как никого ещё не пытал. Так, что хуже геенны покажется.

Было ясное и свежее утро. Иван Кузьмич Бурса, оттолкнув девку натирающую больное колено, подошёл к окну. Он увидел, что мужики уже сладили посреди двора большую деревянную раму, и приспосабливают теперь металлические части и верёвки.

Специально для барина вынести большое мягкое кресло, рядом поставили ещё несколько кресел для гостей. Из окна Анне Владиславовне всё хорошо было видно. Комкая в пальцах край занавеси и кусая рот, она пыталась понять механизм казни и не могла. Конструкция частично напоминала дыбу, частично две спаренные небольшие виселицы, но в целом ни на что не была похожа.

«Это представление, выходит, похлеще вчерашнего. Пытать будут кого-то, — думала Анна. — Хотя, может, и казнить. Но кого? Вчера ни слова не сказали про казнь. Может теперь Аглаю казнят? — сердце её упало в груди. — Может это для неё помост, а может и для меня?»

Долго Анна Владиславовна била сперва кулачком потом ногой в дверь, но никакого результата. Обе её горничные пропали. Только утомившись и присев на кровати, она услышала, как двери с той стороны кто-то приблизился.

— Я хочу завтракать, — капризно проговорила Анна. — Где мои служанки? Мне трудно самой одеваться.

Никто не отозвался. Человек стоял по ту сторону двери и молчал выжидая.

— Ну хоть откройте, коли пришли, — крикнула обиженным голосом Анна. — Зачем топчитесь?

— У меня нет ключа, — послышался голос Растегаева, — но коли будет надо я дверь, конечно, сломаю.

— А почему молчали? — Анна присела и выглянула в замочную скважину.

Михаил Львович Растегаев переминался с ноги на ногу. Перед глазом Анны Владиславовны дёргались полы его фиолетового камзола, а больше ничего не было видно.

— В общем так, — сказал из Растегаев, — если Вы согласны теперь же со мной бежать, я ломаю двери. Если нет — просто поворачиваюсь и ухожу.

— Вы думаете получится убежать?

— Все шансы наши. Намечается экзекуция, все экзекуцией увлечены. Коляску и свежих лошадей я приготовил, они в парке. Ну так что, Анна Владиславовна, бежим-те со мною? Ежели бежать — через три дня будете дома, в Петербурге.

Минуту Анна подумала и сказала неуверенно:

— После. Давайте немного после. Мне хотелось бы узнать: кого здесь казнить собираются.

— Телохранителя Бурсы, Прохора, — отозвался Растегаев. — Ну так Вы бежите?

— Бегу, — сказала Анна, — но только мы возьмём с собой Аглаю Ивановну, иначе, уезжайте один.

— Как угодно, — голос Михаила Львовича показался Анне раздосадованным. — Хотите оставаться оставайтесь, а что касается Аглаи Ивановны, это, извиняюсь, никак. Жар у неё, серьёзная рана. Нам с такой обузой от погони не оторваться. Да и проиграл я её вчера в турнире, так что, не хотите ехать, пишите записку дядюшке своему, Константину Эммануиловичу, а я её передам.

Анна услышала шорох, опустила глаза и не смогла сдержать улыбки. Прямо возле её туфли выполз, подсунутый под дверь Растегаевым, чистый бумажный листок. Потом Михаил Львович протолкнул в замочную скважину маленький металлический карандашик. Карандаш покатился по полу.

— Много ли вам заплатят за эту записку? — пристроившись у стола, спрашивала Анна. Рука её с карандашиком быстро бежала по листку. — Не слышу ответа.

— Нисколько не заплатит, ежели Вы письмо сию минуту под дверь не сунете, — отозвался Растегаев.