Крепостной шпион

— Это почему же? — складывая листок и наклоняясь к щели, спросила Анна.

— Потому, что я, Анна Владиславовна, ещё жить хочу и ухожу. Каждая минута промедления теперь опасна, — он выдернул листок и спрятал в карман. — Благодарю, надеюсь, ещё увидимся.

Его шаги быстро удалились по коридору. Анна вздохнула тяжело и подошла опять к окну. Когда она выглянула наружу вся весёлость девушки моментально пропала.

За то время что она разговаривала с Растегаевым и писала записку, к раме уже успели привязать осуждённого. Толпа, состоящая из дворовых и наёмников, окружала эшафот со всех сторон, правда на приличном расстоянии, а в креслах сидели гости.

Обычно, во время подобных публичных расправ, место Виктора было сзади, прямо за креслом хозяина. Бурса делился с ним своими впечатлениями и в обязанность Виктора входило найти к происходящему какую-нибудь красочную аналогию из времени французской революции и с юмором преподнести.

Но на сей раз, по приказу Ивана Кузьмича для Виктора поставили по левую руку от большого кресла отдельный низенький стульчик, так что он оказался сидящим, как собака в ногах хозяина. По правую руку от Бурсы установили ещё два кресла — одно для Полоскальченко, другое для Растегаева — но палач уже ждал сигнала начинать, а эти кресла всё ещё пустовали.

— Ну где же их черти таскают? — ни к кому специально не обращаясь, спросил Бурса. — Начинать пора.

— Да, лучше бы начинать и не дожидаться, — отозвался Виктор.

Даже из окна Анна Владиславовна видела смертельную его бледность и настороженность в каждом движении.

— Полоскальченко с лакеем, помните, вчера вечером подрался? Примочки свинцовые ставит не хочет выходить. А Растегаев, наверное, спать завалился снова. Давайте начинать.

— Твоя правда. Нечего дожидаться, — Бурса поднял руку с белым шёлковым платочком. — Давай!

Платочек в полной руке хозяина опустился, толпа, собравшаяся вокруг места казни вздохнула. Бурсы ощутил боль в колене и подумал: «Не дотёрла, девка, или, может, дождь теперь будет, — он глянул на небо. Небо было совершенно чисто. — Значит, не дотёрла».

В тот момент, когда платочек опустился, и Кнут стал притягивать обнажённое тело Прохора ремнями к деревянной конструкции, Анна Владиславовна смотрела совсем в другую сторону. Только ей из окна, сверху, была видна небольшая, запряжённая тройкой белых лошадей, коляска, выскочившая откуда-то из глубины сада. Растегаев не взял с собой даже кучера сам орудовал плетью. Никто не обратил внимание на его бегство.

«Вот и всё, — подумала Анна, — теперь мне помочь вовсе некому. Теперь вместо меня в Петербург приедет только письмо. Но не могла же я Аглаю Ивановну бросить! — пальцы её сильно смяли край занавески. — Нет не могла. Это было бы совсем подло».

Прочно укрепив свою жертву, Кнут взялся за дело. Незаметным для зрителей движением он надрезал в нескольких местах кожу на ногах и животе Прохора, так, чтобы безопасно но обильно хлестала кровь и попросил, склонившись к самому лицу своей жертвы:

— Кричи. Кричи громче. Больно не будет, только пощиплет-пощиплет, а потом я тебя сразу и убью, без муки и умрёшь.

— Не надо. Не щади. Пытай шибко! — отозвались синие бескровные губы бывшего телохранителя. — Я желаю боли. Желаю муки. Дай, дай мне муки!

Но Кнут не слышал его. Перед глазами палача, перед внутренним взором против воли вставала физиономия младшего брата Фёдора, и вспоминалось, также против воли, как они вместе с Прохором дополнили клеймо так, что выходило, мол, клеймён был Федька по ошибке и ошибку теперь исправили. Также незаметно Кнут разрезал кожу на груди своей жертвы и на руках.

— Кричи шибче, — повторил он, — больно не будет, памятью брата клянусь.

Анна Владиславовна заставила себя смотреть. Она хотела привыкнуть к ужасной картине, но спазмы подкатывались к горлу. Минута проходила за минутой. Казнь явно затягивалась. Кровь из распятого изрезанного тела лилась рекой, но ни вздоха, ни вопля — ничего.

— Чего же он не орёт-то, — спросил Бурса, почему-то обращаясь к Виктору. — Язык у него чтоль уж вырван? Так ежели язык вырван, должна мычать.

Он поднялся из своего кресла, в колене кольнуло. Бурса поднял руку, призывая собравшуюся толпу к тишине, и крикнул, обращаюсь к палачу:

— Почему он орёт? Наверное, не больно ему. Заставь орать!

Из своего окна Анна Владиславовна увидела, как открылась дверца белого флигеля, где жили карлики, и оттуда выбежала служанка её Марфа, сестра Прохора. Марфа растолкала толпу, глянула на окровавленное тело брата и спросила в наступившей тишине:

— Татьяна-то где, Проша, Татьяна твоя где?

Голос Прохора на этот раз был ясен для всех:

— Зарубил Татьяну Иван Кузьмич. Умерла она.

Кровь ударила в голову Марфы. Обезображенное лицо побагровело, девушка вспрыгнула на помост и схватила руку палача с длинным металлическим прутом. Кнут удивлённо обернулся и застыл.

— Погоди, — попросила Марфа, — минуточку погоди.

Соскочила с помоста, и опять растолкав толпу, кинулась к ногам Бурсы.

— Батюшка! — взвыла она, — пощади его, батюшка! Меня убей, брата моего пощади!

Потому как бочком приблизился к креслу Микеша, потому как он наклонился и зашептал что-то в самое ухо Бурсы, Анна Владиславовна догадалась: проклятый лакей принёс весть о бегстве Растегаева.

«Ох как же ты не вовремя, — подумала Анна, — не вовремя! Не нужно бы сейчас зверя-то дразнить».

— Пощади! Пощади его, батюшка! — не унималась Марфа. — Пощади его! — Вопила она во всё горло. Она подала и билась головой о сухую землю. — Пощади!

— Катать её! — оттолкнув от себя Микешку, приказал Бурса. — Катать!

Анна Владиславовна не отошла от окна, не отвернулась, но глаза её сами собою от ужаса зажмурились.

— Бабы, кому сказал! — услышала она голос негодяя. — Катать её!

Но произошло нечто неожиданное странное. Вдруг стало совсем тихо, и был слышен шорох отступающей толпы. Анна осторожно приоткрыла глаза. Кнут сошёл с эшафота и, развернувшись, медленными шагами приближался к Бурсе. В руке у палача посверкивал на солнце всё тот же металлический длинный прут. Бурса сделал еле заметный короткий знак рукой — грохнул выстрел и палач замер, раскачиваясь. Пуля попала ему точно в сердце.

Секунду уж мёртвый Кнут стоял посреди двора, потом упал. Пистолет в руке Виктора ещё дымился, когда Бурса вскочил из своего кресла.

— Катать! — завизжал он истошно. — Катать её!

Сразу, наверное, с полтора десятка орущих баб кинулись на Марфу. Девушку отволокли немного от кресла хозяина. Её драли за волосы, били ногами, плетьми, пинали в лицо, а захлёбывающаяся кровью Марфа всё стонала и стонала одно:

— Пощади! Пощади его, батюшка, пощади!

Потому её бросили к начищенным сапогах хозяина окровавленную, неподвижную.