Крест и посох

Но тут его мысли бесцеремонно прервала новая здравица, на сей раз провозглашенная Кир-Михаилом и адресованная гостеприимному хозяину сих мест князю Глебу.

А потом с чашей встал Святослав и уже заплетающимся языком произнес что-то несуразное, несколько раз поправляя сам себя, но, в конце концов совсем запутавшись, помолчал секунд пять, пытаясь поймать непослушную мысль, окончательно махнул на нее рукой, простодушно обвел осовелым взглядом всех присутствующих и громогласно заявил:

— А вот за все это мною поведанное давайте и выпьем.

— За что за это? — насмешливо крикнул с места Олег Игоревич. — Сам-то хоть осознал, что сказывал?

— Да-а, — уверенно протянул Святослав. — За все хорошее.

— А за что именно? — продолжал придираться Олег, но тут на него дружно зашикали, и он, криво ухмыльнувшись, умолк.

— А теперь нас гусляр своими песнями побалует, — объявил немного погодя Глеб и громко хлопнул три раза в ладоши.

Прислужник у входа шустро исчез и спустя минуту появился, держа полог открытым для шедшего следом Стожара.

Вошел тот степенно, с достоинством. Вскинув голову, огляделся по сторонам, поклонился всем и еле заметно улыбнулся, когда Константин подмигнул ему в ответ. Тут же посыпались заказы:

— Спой ту, что про братьев. Ну как они наследство делили.

— Нет, как поп с монашкой по грибы ходили. Она веселее.

— Да нет, лучше про Илейку Муромца.

— Песня, она ведь как дитя, — оборвал наконец нестройный хор своим зычным голосом гусляр. — Какое родится, и отцу самому неведомо. И петь ее, пока она сама этого не захочет, негоже. Тогда она себя показать во всей красе не сможет. А посему я ноне спою новую.

— Ежели про суд княжий, — мрачно отозвался тут хозяин застолья, — так я ее уже слыхивал.

— Слыхивать-то слыхивал, да не всю, — возразил гусляр. — С того времени я к ней изрядно словес поприбавил. Мыслил, разом предо всеми князьями ее спеть, потому не обессудь. — И он легонько тронул рукой струны гуслей.

Мелодичным, еле слышным пением отозвались они на призыв хозяина. В шатре воцарилась тишина, а гусляр, уже сильнее, еще раз провел по ним рукой и запел.

Поначалу Константин даже не понял, о чем песня. Что-то про жестокого князя, про его злобный нрав, про бессердечие, да как тяжело простым людишкам жить под «рукою его суровою» и «негде им правду отыскати, не у кого заступы просити».

И дошла тогда до бога безутешная людская молитва, и, прогневавшись, послал он на злобного князя хищное зверье и разбойный люд.

Ран во множестве нанесли ему, И руда горячая с ран на землю капала, Поначалу капала, а потом струей пошла. Да не чистою струею, алою, А все темною, злобно-черною.

И тут до Константина стало доходить, что сочинил Стожар эту песню про него самого. Ну точно — про него.

Правда, события после ранения гусляр изрядно исказил. Не было у него жаркой молитвы, обращенной к господу.

Коли жив теперь я токмо буду, Коли даст господь еще немного лет, Сей минуты смертной я вовеки не забуду, Только б встретить мне сегодняшний рассвет. Я б тогда грехов своих велику тяжесть Искупил бы добрыми делами сей же час. Я добро творил бы, нес бы людям радость, Каюсь, господи, прости в остатний раз.

Далее гусляр пел про то, как бог поверил злому князю и даровал ему жизнь, а потенциальный покойник, которого уже «собиралися соборовати и в последний путь провожати», на следующий день бодро вскочил с постели и помчался творить добро, после чего подробно и конкретно перечислялись все эти деяния.

«Надо же, ничего не забыл, — подумал Константин. — Как холопку злой жене не дал забить безвинно, — это про Купаву, конечно; как мальчишку убогого пригрел — а это кто ж такой?.. ах да, Минька; как старикам бездомным приют дал — ну это ясно; как смерда от тиуна защитил — когда это?.. не помню, разве что случай со Славкой подходит…»

А гусляр тем временем перешел к княжескому суду.

На нем он присутствовал самолично, поэтому дал подробнейшее описание реакции истцов и ответчиков — «понапрасну злой боярин ковы гнусные точил», «обомлела вдова горемычная, слезы радости текут у страдалицы».

Не забыл помянуть и про мудрость князя, но основной упор сделал на его сердечность и доброту:

А холопы тож будто дети мне, Дети малые, беззащитные, И в обиду их никому не дам, Отведу беду, разгоню печаль…

Константин аж засмущался — до чего же хороший дядька из него получился, прямо хоть сейчас всего цементом облепить и на постамент.

Концовка была назидательная для всех присутствующих, напоминая мораль басни. Стожар призывал не тянуть до смертного часа, ибо не всегда господь будет дарить страшным грешникам такую милость, как жизнь, а потому лучше творить добро, так сказать, авансом, не дожидаясь, пока терпение всевышнего окончательно не иссякнет.

Только в этом случае они будут удостоены всяческих почестей и благ.

Естественно, посмертно, как это и водится в христианстве, то бишь на том свете. Наверное, чтобы никто не смог проверить, воздали праведнику по заслугам или забыли бедолагу перед райскими воротами.

И над гробом [33] тогда не бурьян прорастет, Не сорняк какой, не крапива злая, А цветок златой на холме том взойдет, Князю тропку во мгле к богу в рай освещая.

33

Так тогда на Руси называли могилу.

Последний раз ударил Стожар по гуслям, последний звук стих уже в тишине, а молчание еще царило под куполом шатра, и взгляды всех присутствующих по-прежнему были устремлены на Константина.

Выражали они разное, от неприязни до уважения, но удивление чувствовалось во всех без исключения.

И впрямь чудно — рядом с ними сидит человек, про которого сложена песня. В первый раз такое.

Обычно-то в былинах и прочих сказаниях поют про Илью Муромца и иных богатырей, да и князья все больше из тьмы веков, то есть давно усопшие, вроде Владимира Красное Солнышко, а тут вот он, рядышком, на лавке, рукой тронуть можно.

Наконец тишину прервал голос окончательно опьяневшего Святослава:

— Я тоже хочу… цветок золотой.

— Так он над гробом твоим взойдет, — тихонько заметил Ингварь.

— Нет, я не над гробом, я сейчас хочу, — заупрямился Святослав, вызвав поначалу сдержанный и негромкий смех присутствующих, который постепенно усиливался, пока не раздался голос хозяина пиршества:

— За то, что поначалу ты пел, Стожар, плата тебе — шелепуга добрая да сидение долгое в моем порубе, дабы ума поприбавилось, но опосля ты вовремя поправился… — Глеб сделал паузу, крутя в руках золотой кубок.