Крест и посох

— Сказал же я, что нет тут никого, — успокоил заробевших дружинников Гремислав.

— А не углядят вои Глебовы? — нашел новый повод для беспокойства лучник.

— А это уже все равно, углядят или нет, — мрачно заметил Гремислав. — Даже и нам все равно, а уж князю и вовсе.

— Чего? — грозно спросил Епифан.

— А того, — зло огрызнулся Гремислав. — Ты глянь-ка сам на его рану. И неча тут ручищами своими пред моей рожей махать. Зри, сколь руды из князя вытекло. Если бы ведьмачка рядом была, глядишь, и смогла б его излечить, а теперь что тут сделаешь? К тому ж хоть от погони мы и оторвались, но до Ожска нам с ним не пройти ни конными, ни пешими. Неужто сам не ведаешь, что дубрава эта куда ближе к Рязани стольной? Стало быть, вои Глебовы все равно на нас выйдут.

— Можа, выйдут, а можа, и сторонкой обойдут, — примирительно пробасил Епифан.

— Ежели и обойдут, так токмо ныне, в запале, — поправил Гремислав. — А вот денек-другой погодя все одно учуют и загонят, аки зверей диких. Так что ежели и отдаст князь к утру богу душу, то, может, оно для него и лучшее будет. Все одно, коль он братцу в лапы угодит, тот ее и так на небеса отправит, да еще и с мученьями. И хошь мы все вчетвером удавимся тут, князю нашему от того не полегчает. Вот и весь мой тебе сказ.

Всю эту беседу Константин, лежащий неподвижно, выслушал с закрытыми глазами, но, когда в нее вмешался еще один голос, на этот раз вовсе ему незнакомый, он вновь их открыл и обомлел.

Посреди небольшой полянки, на которой они находились, стоял высокий старик.

Роскошная седая борода ползла у него по груди, постепенно истончаясь и заканчиваясь аж где-то ниже живота. Белые и длинные — до самых плеч — волосы на голове охватывала широкая налобная повязка.

Одежда тоже соответствовала. Длинная белая рубаха, нарядно расшитая на вороте и плечах, спускалась до щиколоток. Ниже виднелись добротные лапти желтого лыка. В правой руке старик держал увесистый посох с резной рукоятью.

«В точности как в книжках», — подумал Константин и тут же ему вдруг вспомнился давний сосед по купе.

Ну точно! И как это он сразу его не признал.

«Получается, я все провалил, — решил он. — Впрочем, этого и следовало ожидать. Наверное, кто-то из погибших князей, а может быть, и не один, и были теми неизвестными людьми, которых я должен был спасти. Должен, но не…»

Единственное, что было непонятно, так это то, почему Алексей Владимирович не обращает на него, Костю, ни малейшего внимания. Казалось бы, какое ему дело до стременного, до Гремислава и прочих дружинников, ан не тут-то было.

— Ишь ты, удавятся они, — заметил его сосед по купе, сурово хмуря седые кустистые брови. — Будто не ведают, что не след в святой дубраве руки на себя накладывать. За такое и после смерти взыщется.

Голос у него был низкий, глубокий, но очень чистый и сочный.

— Вот дьявол. Откуда он вынырнул-то? — оторопело выдохнул Изибор.

— А ты, Гремислав, сказывал, что нет никого кругом, — пискнул Афонька, торопливо отступая за спины товарищей и быстро крестясь.

Епифан молчал, шумно сопя и настороженно разглядывая старика.

— А я думаю, что не дьявол он и не святой, — недобро прищурился Гремислав и медленно потянул меч из ножен. — Мнится мне, будто волхв это к нам в гости пожаловал, да не простой, а сам Всевед. — Блеснув лезвием меча, он решительно шагнул к старику, яростно оскалив зубы. — Дозволяю помолиться в последний раз, старче. Хоть Перуну, хоть еще кому из идолов твоих поганых.

Однако зарубить старика ему не позволил Епифан, хранящий до сего момента молчание.

Он решительно остановил руку Гремислава и, видя, что тот еще порывается высвободить ее из медвежьей хватки, грозно рявкнул на дружинника:

— Погоди, я сказал! — И уже тише пояснил: — Мечом махнуть дело нехитрое. Раз, и нет человека. А может, он хороший. Эка беда — другим богам поклоны бьет. За то ему самому ответ держать придется на том свете, а нам в енто мешаться не след.

— Ты чего мелешь? — недоуменно спросил Гремислав. — Как это не след? И где ты слыхал, чтоб волхвы хорошими бывали?

— А вот мы енто и проверим, — пробасил Епифан. — Вишь, дедушка, экие грозные людишки тута собрались. Чуть что — и голова с плеч. А ты не мешкая докажи иное.

Старик, все это время стоявший молча, слегка склонил голову набок и лукаво осведомился:

— И как мне это сделать? Разве что вывести вас из дубравы?

Судя по тону, он явно не боялся четырех вооруженных дружинников, почему-то продолжая чувствовать себя хозяином положения.

— Это завсегда успеется, — небрежно махнул рукой Епифан. — Уйти мы и сами сможем.

— Ох, это навряд ли, — загадочно усмехнулся волхв. — Без моего дозволения ныне вам отсюда ходу нет. А дозволю ли, я и сам того покамест не ведаю.

— Да не о том речь. — Епифан посчитал произнесенную угрозу за пустое бахвальство. — Ты в другом пособи. Вон, видишь, человек лежит. Рана у него глубокая. Руды много утекло, пока остановить не удалось. Ты вылечи его, тогда и поверим вмиг, что добрый ты.

Старик безмолвствовал.

— Еще и золотишка с собой подкинем, — пытался соблазнить его Епифан.

— И много дадите? — нехотя откликнулся волхв.

— А сколь есть, — заторопился стременной. — Нам оно ни к чему, а тебе сгодится. Поршни [34] там к зиме прикупить, тулуп добрый, еды какой-никакой.

34

Обувь.

— Лето, чай, стоит, — усмешливо возразил Всевед.

— Вот-вот, — охотно согласился Епифан. — А за летом завсегда зима ручищами ледяными машет. И смерд хороший тож завсегда сани в лето готовит.

— Ну ежели злата дадите, — усмехнулся в бороду старик и, не договорив, направился к лежащему.

Константин виновато засопел, понимая, что концерт, который псевдоволхв непонятно зачем затеял, подошел к концу и сейчас Алексей Владимирович откроет свое подлинное лицо, спросит его, а оправдываться нечем — все провалено.

Однако старик повел себя несколько странно. Он склонился над ним, некоторое время пристально вглядывался в лицо Орешкина и вдруг резко отпрянул назад.

— Так это ведь князь Константин, — произнес он растерянно и оглянулся на остальных, как бы надеясь, что его опровергнут, скажут, что он ошибся.

Но этого не произошло. Скорее уж напротив, ибо Епифан сразу радостно подтвердил догадку волхва:

— Точно! Он самый и есть. Младшой брат самого главного на Рязани князя Глеба. А уж как он его любит — сил нет. Видишь, правду я тебе сказал — за спасение единокровного братца рязанский князь тебя всего с головы до ног золотом осыплет.