Крест и посох

* * *

И мало оному слуге диавола козней показалося, и удумал он вовсе греховное, уподобя себя Каину гнусному и собраша братию всю свою на совет близ села Исады.

И бысть тамо Изяслав Володимерович, Кир-Михаил, сын Всеволода, а тако же Ростислав и Святослав Святославичи, да ищо Глеб, Роман, Олег, Юрий и Ингварь, кои все Игоревичи. И великий князь Резанский Глеб Володимерович тож приехавши.

И позваша Константин иуда всех в шатер на пир честной и учали все пити с веселию. Константин же мечом учал сечь князей и бояр их тако же.

Глеб же Резанский воззваша к дружине верной, и, глас княжий услыхав, пришед они на подмогу. Но о ту пору токмо он един живот свой сохраниша от Каина злобнаго прозванием Константин.

Одначе, видя слабость воев своих, бежати удумал князь оный, а диавол ему в помощь молоньи с неба кидаша без счета и тех, кто в погоню поиде за ими, убиваша без жалости.

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 г. Издание Российской академии наук, Рязань, 1817 г.

* * *

И удумал князь Глеб Володимерович порешить всех братьев и собрал их всех на совет близ села Исады и пировать усадил, а после меч свой иудин досташа и учал всех бити нещадно.

И лишь един князь Константин богом спасен бысть. И послаша господь Илию-пророка, и сей слуга божий, посланный всевышним в подмогу ко князю, учал молоньи метати в Глебовых слуг, и громом небесным поражати их, и спасеша князя.

Из Владимиро-Пименовской летописи 1256 г. Издание Российской академии наук, Рязань, 1760 г.

* * *

До сих пор трудно ответить на вопрос, что именно произошло под Исадами в тот день.

Летописи крайне противоречивы и виновниками случившегося называют совершенно разных князей, причем одни — Константина, а другие — его брата Глеба.

Однако известные исторические факты говорят против обеих версий.

Константин был не настолько глуп, дабы пытаться совершить такое злодеяние всего с частью дружины, причем далеко не самой лучшей, — остальные, включая викингов, вместе с Ратьшей осуществляли набег на активизировавшуюся мордву.

Глебу же это было и вовсе ни к чему — он и так был самым главным князем и сидел в стольной Рязани.

Скорее всего, никаких злодейских умыслов не было вовсе. Просто на пиру возникла пьяная ссора, слово за слово, сцепились несколько князей, зазвенели мечи, буйные нравы потребовали крови обидчиков, ну а результат известен — все погибли, кроме Глеба и Константина, которые, судя по всему, сражались по разные стороны, иначе Глеб не послал бы погоню за братом.

На счастье Константина разразилась страшная гроза, мечи и кольчуги Глебовых ратников превосходно притягивали удары молний, а Константиновы вои, скорее всего, удирали налегке.

Поэтому, потеряв несколько человек и испугавшись «божьего» гнева, погоня вернулась ни с чем.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности, т. 2, стр. 105. Рязань, 1830 г.

Глава 10 Чужие долги

Под кровом вечной тишины, Среди лесов, в глуши далекой Живут седые колдуны… Александр Пушкин

Константин не мог сказать, когда именно он очнулся и сколько времени пролежал без сознания.

Боли в руке он почти не ощущал — так, легкая пульсация глухих туповатых ударов, словно кто-то невидимый, лениво стоя у изголовья, вяло постукивал по его плечу, будто размышляя, то ли продолжать, то ли совсем прекратить это глупое занятие.

Однако стоило ему пошевелиться, как боль мгновенно усилилась, стала резче и пронзительнее. Пришлось оставить попытку поменять позу и смириться с ее неудобством.

«Очевидно, затекла рука», — подумалось ему.

Он попытался, не делая резких движений, высвободить онемевшую, будто чужую руку, но его усилия привели лишь к тому, что теперь невидимка начал выколачивать дробь не только на его плече, но и на всем теле, включая голову.

Константин застонал от злости, после чего над ним склонилась страшная бородатая рожа, густо поросшая почему-то разноцветными волосами — местами серыми, кое-где красными и черными, а с одного бока и вовсе белыми.

Он даже отпрянул от нее, насколько это было в его слабых силах, но боль мгновенно стала еще сильнее, и он вновь застонал.

— Потерпи, княже, — шепнула рожа сочувственно, и Константин, даже не по голосу, а по знакомым интонациям признал своего верного Епифана. — На-ка вот, отведай. — И тот, одной рукой бережно приподняв голову князя, другой поднес флягу со знакомым уже медовым запахом.

В плечо уже не стучали, а долбили от всей души, и потому, не сделав и трех глотков, Константин протестующе замычал. Правая рука у него, как оказалось, действовала хорошо. Он оттолкнул от себя флягу, крикнув шепотом:

— Опусти!

Епифан бережно опустил Константина и, не оборачиваясь, сокрушенно пробасил двум черным теням, безмолвно выросшим за его спиной:

— Совсем, стало быть, князю нашему худо. Почитай, токмо губы и обмакнул.

— Можа, я к баклажке прилажусь? У меня лучше получится, — прохрипела одна из теней.

— Можа, и лучше, Изибор, да токмо, окромя князя, я меду никому не дам. Теперь душа у него не возжелала, а можа, после, к утру, захочет и что тогда?

— А дотянет ли он до утра? — хмуро поинтересовалась высоким, тонким голосом вторая тень. — Вон скока руды потерял, пока повязку не наложили.

Епифан круто повернулся к говорившему и, крякнув, что есть силы въехал ему кулаком в челюсть. Тот, отлетев в сторону, немедленно заскулил чуть ли не по-детски:

— Ты что, ты что?.. Я ж так…

— Ну и я… так, — буркнул Епифан.

В нерешительности почесывая кулак, он сделал было пару шагов к лежащему, но тот принялся столь проворно отползать от грозного бородача, что стременной только хмыкнул и остановился.

— Стало быть, боле не хошь? — презрительно поинтересовался он напоследок.

— И так уж чуть скулу не своротил, — плачуще отозвался обладатель высокого голоса. — Куда ж боле.

— Так это ж я с шуйцы приложился, вполсилы, — пояснил Епифан неразумному. — Стало быть, можно и поболе отвесить. Ну да ладно. Неча тут разлеживаться. Лучше костерок запали. И ты, Изибор, подсоби ему.

— Ты погоди с костерком-то, Епифан, — возразил Изибор, настороженно оглядываясь вокруг. — Для начала глянь-ка по сторонам.

— Ну? — непонимающе откликнулся стременной.

— Что, вовсе ничего не чуешь? А я так вмиг неладное узрел, едва только мы тут очутились. В заповедной Перуновой дубраве мы.

— Вот те и раз! — охнул Епифан. — Да еще в самый Перунов день. Ты куда же, нехристь, нас приволок?! — повернулся он к Гремиславу, как раз появившемуся на полянке.

— Зато воев Глебовых сюда калачом не заманишь, — откликнулся тот равнодушно. — Да и нет тут никого. К тому ж супротив острого меча ни одна ворожба не вытянет.

— И впрямь говорят, Гремислав, что у тебя в душе ни в Христа, ни в Перуна веры нет, — то ли восхищенно, то ли с осуждением заметил обладатель высокого голоса, Афонька.

— Коли кому делать нечего, так пусть себе языки точат, — небрежно отмахнулся Гремислав. — А про кострище ты верно приметил, Епифан. Конечно, руда у князя уже не бежит, но прижечь ее все одно надобно, так что без огня нам не обойтись. Давай, Афонька, берись за дело.

— А волхв? — с опаской переспросил лучник. — Ну как осерчает, что мы самовольно, без его дозволения тут хозяйничаем? Он ведь в своих владениях и так в большой силе, а сегодня, в Перунов день, так и вовсе.

— С ним даже князь Глеб совладать не сумел. Ты вспомни, Гремислав, какая гроза разразилась, когда он два года назад, по просьбе епископа Арсения, смердов с топорами прислал, чтобы все дубы тут под корень посрубать? С домов крыши посносило, а терем княжеский в Рязани аж в трех местах полыхнул, — поддакнул Изибор.