Крестоносец

Роланд пояснил, что кресты мы вышивали на своих накидках сами, после того как приняли «заморский обет». Этот обет предоставляет «воинам Христовым» целый ряд преимуществ, называемых привилегией Креста. Благодаря своему статусу крестоносец и его семья, а также их имущество находятся под защитой церковного суда. Участнику похода прощаются все грехи, к тому же он получает отсрочку в выплате долгов и процентов и прочие льготы, которыми наши родители с радостью воспользуются. А когда будем возвращаться из похода, то обязаны перешить крест на спину.

В мешке также обнаружилась не очень толстая стёганка под названием гамбезон, которую должно носить под кольчугой. Вот только и в этом климате в нём жарковато будет, что уж говорить про североафриканский… Ну да ладно, поживём — увидим.

Следом за мотком бечёвки (довольно крепкой, между прочим, и вроде бы конопляной), мешочком соли, кремнем, огнивом и трутом я вытащил на свет божий кольчужные рукавицы с отдельным чехлом для большого пальца, кольчужные чулки, и конический каркасный шлем с приклёпанным наносником, ремешком, чтобы крепить его под подбородком, и бармицей. М-да, имелась небольшая вмятина на лобной части, неужто выправить было нельзя? Я примерил его, тот оказался слегка великоват, наползая на глаза. Роланд подсказал, что вон та шапочка, также обнаруженная в мешке, надевается под шлем. С ней и впрямь тот сидел как влитой. Но опять же, пот то и дело будет стекать в глаза. Или ткань шапочки будет его впитывать? Ладно, и тут по ходу дела разберёмся.

Извлёк меч из ножен. Однако… Не Экскалибур и даже не Дюрандаль[7], но в целом могло быть и хуже. По виду классический романский меч, хват можно было делать только одной рукой. Тут же кто-то внутри меня подсказал, что если во второй щит — то сойдёт, а по идее для верхового больше подошёл бы полутораручный и более длинный и массивный. Но стоит он больших денег, а у отца их едва хватило, чтобы построить скромный замок, больше похожий на сарай из кое-как пригнанных друг к другу каменных плит.

Стоп! Откуда эта мысль про отца сейчас появилась? Блин, я что, уже голоса слышу? Хотя это не то что голос был, а так, промелькнувшая мысль, но тем не менее… Эдак и до шизофрении недалеко. Лучше никому об этом голосе говорить не буду. В эти времена, догадываюсь, с внутренними голосами дело обстояло просто — либо их изгоняли из тела «больного» особенными методами, в результате которых несчастный мог и коньки отбросить, либо его и вовсе сжигали на костре. Даже Роланду ничего говорить не буду, поскольку лично я его знаю всего ничего.

Что же касается меча, то ржавчины нет, видно, что за мечом ухаживали, но на клинке помимо шедших вдоль дола сильно затёртых букв, которые всё же сложились в слова «Nomine Domini Christi»[8], по обеим краям виднелись зазубрины, хоть их, видно, и пытались загладить точильным камнем. Видно, прежний обладатель не раз рубил этим мечом недруга. Ну а какие варианты, не дрова же!

— С ним твой отец ходил в тот самый крестовый поход, — подсказал Роланд.

Его меч тоже не поражал воображение, доставшись ему также от родителя. Да и наши с ним шлемы и кольчуги когда-то принадлежали нашим отцам. В общем, экипированы мы были скромно, если не сказать больше. Опять же лошади… Скорее, их можно было назвать клячами. По словам Роланда, родители выдали нам в качестве транспортного средства если и не самых лучших лошадок, то хотя бы более-менее выносливых. Вот только скакать галопом на них рекомендовалось не слишком долго, а лучше и вовсе идти шагом или рысью.

— Оно ведь как, галоп — он в атаке хорош или, когда, наоборот, приходится удирать, — рассуждал Роланд, седлая свою рыжую кобылу. — А так всё больше шагом да рысью. Для боя нам бы пригодились жеребцы, но стоят они дорого, да и слишком своенравны. Может, возьмём в бою как трофей, хотя, я слышал, арабы предпочитают кобыл опять же за их выносливость, чем жеребец похвастаться не может. Кстати, твоего мерина звать Аполлон.

— Серьёзно? Что-то он не очень смахивает на Аполлона.

— Ну моя-то кобыла вообще Матильда, и у моей старшей сестры такое же имя. Подозреваю, в честь неё и назвали. Тем более что если к ней, я имею в виду к сестре, присмотреться, то некое сходство с кобылой угадывается, — хохотнул Роланд. — С грехом пополам этой страхолюдине мужа нашли из купцов средней руки, и то на приданое кое-как наскребли.

— А у меня семья большая?

— Да уж немаленькая, наши папаши постарались, чтобы парой детишек дело не ограничилось, да ещё померло сколько при родах и во младенчестве… У меня сестра и два брата, а у тебя три брата и две сестры. Честно скажу, младшенькая Жозефина у тебя ничего, вернёмся из похода — я предложу ей руку и сердце.

— Вон оно как… А у тебя были женщины?

Тот смутился и на его щеках проступил румянец.

— Знаешь, Симон, я никому об этом ещё не рассказывал, даже тебе… В общем, этой весной я переспал с девушкой…Ну как с девушкой, уже с женщиной, из нашей деревни. Она сказала, что в будущем я буду с женщинами более опытен.

— Ничего не подцепил? В смысле, заразу?

— Бог миловал! — перекрестился Роланд католическим манером, слева направо.

— А у меня случались… хм… амурные похождения?

— Вроде бы нет, если только ты сам от меня их не скрыл.

— И никто из нас ни с какой девицей не обвенчан, никто нас не дожидается?

— Увы, а может быть, и к счастью, но суженых у нас нет.

— Ясно… Кстати, а ты точно знаешь дорогу до этого, как его, Клермона?

— Симон, мы же в прошлом году там и на ярмарке были с братьями, а потом еще и на церемонии акколады!.. Ой, я и забыл, что у тебя память отшибло. В общем, я тебя приведу, куда надо.

По ходу дела я развязал тесёмки на своём кошеле, весившем навскидку грамм сто. Внутри обнаружилась солидная горсть мелких серебряных монет далеко не идеальной округлой формы. Я вытащил одну из монеток, она весила что-то около грамма. Роланд объяснил, что нам обоим отцы ссудили по сотне серебряных денье. Но так как вчера, на второй день пути, у моего мерина отлетела подкова и пришлось обращаться за помощью к деревенскому кузнецу, то пришлось отдать ему три денье. Так что у меня оставалось 97 монет. Ему же батюшка ссудил также сотню денье, из которых он пока ничего не потратил.

— А с золотом у нас что, туго?

— Это да, наши отцы не богачи, — вздохнул Роланд. — С десяток безантов на двоих могут наскрести, но не нам же их отдавать. А у владельцев соседних феодов, что побогаче, золотишко, пожалуй, что и водится не только в виде чеканных монет.

— Что это за безанты?

— Византийские золотые монеты, они имею хождение во всех христианских странах. А ещё есть золотой парижский ливр, и су, которых в одном ливре насчитывается двадцать, но ливры и су хождение в народе не имеют, так как применяются только при казначейском учёте. А в свободном обращении используется только серебряный денье. Их в одном золотом ливре двести сорок.

М-да, это ж, получается, ещё даже эпоха экю не наступила[9].

— Как-то грустно у вас всё, в этой средневековой Франции, — пробормотал я.

— В средневековой? Что значит в средневековой? Послушай, Симон, может, тебе лучше вернуться домой? — с участливой физиономией спросил Роланд. — Скажешь, что ударился головой и память отшибло, может быть, никто тебя в трусости не обвинит. А я уж буду биться с нехристями за себя и за тебя.

— Вот уж дудки! Во-первых, я и дорогу-то домой не помню, а во-вторых, именно в трусости меня и обвинят. Я стану позором нашего рода. Оно мне надо, всю жизнь ловить на себе презрительные усмешки? Опять же, вместо меня отцу придётся отправить в поход кого-то из сыновей, вряд ли их это порадует. Да и память, может быть, восстановится, а если и нет — ничего страшного. Руки-ноги при мне, здоровья хоть отбавляй, так что не брошу я тебя, мой друг.