Крестоносец

Судя по прояснившемуся лицу ландфогта, ему в голову пришли схожие мысли. Всё же дураков на такие должности ставят редко. Наверное, уже сочиняет письмо графу Симону о своих успехах в борьбе с преступностью и о поимке неуловимого Репейника и его шайки. Исключительно трудами и проницательностью ландфогта Трулля и руками его стражников. Какай Симон де Лонэ? Какой Роланд дю Шатле? Не, не слыхали. Будет смешно, если Трулль за это получит вожделенный герб. Про награждение непричастных ведь не XX веке придумали. Хотя, наказывать после завтра будут отнюдь не невиновных. И этого довольно.

Ну а нас с Роландом и близнецами позвали наконец-то мыться к установленной на другой стороне двора бадье с тёплой водой, а то до этого только ополоснули наскоро лицо и руки.

Пока мылись — прибежали Карл Комо с женой и старшими детьми, за которыми сбегал младший сын трактирщика. Охи, ахи (это со стороны Гертруды, мол, в поход выйти не успели, а уже едва не погибли), сдержанная похвала отца, зависть младших братьев… Эрих с Ульрихом чувствовали себя настоящими героями, ну так они таковыми и были. Если бы не помощь близнецов — вряд ли мы с Роландом встретили этот рассвет.

После помывки я вновь наложил мазь на раны. Одежду, где можно было, жена и дочери трактирщика застирали от крови, а что-то пришлось выбросить. Главное, что кольчуга и оружие были в порядке, мы их, отмыв от крови, смазали маслом, дабы предотвратить появление ржавчины.

Перед тем, как отправиться на боковую — вечер и ночка выдались для всех нас нелёгкими, так что глаза у всех слипались — я попросил Магду нашить на рубахи всех четверых карманы, по две штуки по бокам. И чтобы сверху за неимением молнии они просто стягивались кожаным шнурком. Сунул ей пяток денье, девица с радостью согласилась всё сделать в лучшем виде. После чего наконец-то присоединился к товарищам, которые уже сопели на своих тюфяках.

[1] Штадтгерихт — городской суд в средневековой Германии.

Константинополь, 18 августа 1147 года от Рождества Христова

Северный ветер лениво шевелил волны Золотого Рога и навевал приятную прохладу на разогретые за день камни Влахернского дворца. Солнце уже начало клониться к закату, но до наступления сумерек оставалось ещё немало времени и ничто не мешало разглядывать город, залив со снующими по нему кораблями и лодками, древнюю Стену Феодосия, насчитывающую уже 700 лет, и 400 лет назад укреплённую после землетрясения. Впрочем, люди, находившиеся на балконе личных покоев Василевса[1], не обращали внимания на давно привычные виды, может быть лишь немного радуясь, что ветер уносит в сторону от дворца городские запахи, весьма далёкие от благоухания. Сейчас их волновали совсем другие вещи.

Людей этих было двое. Один, сидевший в кресле из палисандра и эбена, привезённых из глубин Африки, и облачённый в пурпурные одежды, был высоким, худощавым мужчиной лет под тридцать, со смугловатой кожей, тонкими чертами лица, большими серыми глазами, русоволосым, как весь его род, с такого же цвета усами и коротко стриженой бородой. Любой обитатель дворца, да, пожалуй, и всей столицы, сразу узнал бы в нём императора Мануила Комнина, первого этого имени, уже четыре года занимающего престол Империи Ромеев.

Другой, примерно одного возраста с императором, стоявший перед ним, был здоровяком со светлыми глазами и золотисто-рыжеватыми волосами, свидетельствовавшими о том что в нём течёт кровь жителей Готских Климатов[2]. Одет он был в шёлковую придворную одежду с богатой золотой вышивкой, и производил впечатление рубаки и жизнелюба. Глядя на него, далеко не сразу можно было разглядеть в этом любителе охоты и тонкой кухни одного из влиятельнейших государственных мужей Империи.

Это был севаст[3] Иоанн Каматир. Род Каматиров не принадлежал к самым древним в Империи, он был довольно молодым, насчитывая немногим более трёх веков, впрочем, как и вся высшая знать при нынешней династии. Каматиры поднялись вместе с династией Комнинов, оттеснив прежних вельмож, растерявших богатство и влияние в смутные времена предыдущего столетия, что наступили после императора Василия II Болгаробойцы, прозванного так за свирепость в войнах с Болгарией.

Конечно, возвышению семьи Иоанна сильно способствовало родство с императорской семьёй, с которой Каматиры связались выгодными браками. Но Иоанн занял должность логофета дрома[4] отнюдь не только за родство с Василевсом. Ведая внешними делами Империи, он оказался на своём месте, проявив немалую энергию и старание. Во всяком случае, сеть шпионов, раскинутая им в странах Европы, Азии и Африки, а также послы, регулярно отправляемые к христианским, мусульманским и языческим властителям, исправно поставляли разнообразные сведения в Константинополь.

Между ними стоял прямоугольный столик на низких изогнутых ножках. На большом серебряном блюде горкой возвышались фрукты: гроздья винограда, инжир, гранаты… Рядом в небольшой и глубокой чаше, наполненной мёдом, покоились кусочки дыни, которые следовало подцеплять специальной двурогой вилкой из серебра. Кувшин был полон вина, здесь же стояли два кубка, выполненных из стекла, оправленного в золото с самоцветами. Один из них был наполовину полон.

— Ну, выкладывай! — обратился к Иоанну император, протягивая руку к кубку. — Я же вижу, что у тебя припасено для меня что-то интересное.

— Божественный Василевс как всегда проницателен, — учтиво поклонился Каматир.

— Иоанн, хоть здесь обойдись без лести и церемоний, — поморщился Мануил, возвращая кубок, в котором вина стало на пару глотков меньше, на прежнее место. — Мне их и без того хватает во дворце и в городе, но у себя, наедине, не хочу терять на них время. Император, конечно, раб церемониала, но и рабам надо давать отдых.

— Например, на войне, — улыбнулся Каматир.

— Да, на войне, — мечтательно протянул император. — Там всё куда проще и свободнее…

— Да и безопаснее, — снова улыбнулся логофет дрома.

— За что я тебя ценю, Иоанн, — вернул улыбку император, — так это за умение сочетать образ почтительного слуги с откровенностью. Редкое искусство… Ладно, к делу. Что там за новости?

— Довольно любопытные, — сразу посерьёзнел Каматир. — И неожиданные. Они касаются крестового похода латинян.

При этих словах Мануил помрачнел. Латиняне… Та ещё заноза в заднице Византии, если честно. Нет, нельзя сказать, что император ненавидел латинян, да и довольно странно было бы ждать таких чувств от сына венгерской принцессы и мужа свояченицы германского кайзера, дочери графа фон Зульцбах, приходящейся родной сестрой жене того самого Конрада Третьего, который сейчас собрался в этот крестовый поход. Опять же, на службу к императору ромеев поступило много западных рыцарей, это началось ещё при его отце, и доверия к ним, откровенно говоря, у него было куда больше, чем к собственной знати, погрязшей в интригах и заговорах.

Латинские купцы не жалеют денег на щедрые подношения и выгодные займы под символический процент, в обмен на льготы от императора, ограниченные сроком его царствования. У его наследников их придётся выпрашивать по новой. Это не местные скопидомы, из которых добровольно и обол[5] не выдавить. Да и вообще, императору импонировали рыцарские обычаи Запада, как воин он чувствовал с ними некое духовное родство.

Всё это было. Но было и другое. Императора частенько выводило из себя отношение свысока у этих немытых невежественных варваров, к подданным Империи — цивилизованным людям, унаследовавшим культуру Эллады и Рима. И не только у пропахших конюшней и псарней безграмотных графов и баронов, но и у низкорождённых торгашей из западных городов, которым такое уж совсем не по чину! Да и их духовенство, упёршееся в вульгарную латынь и редко знающее греческий, ненамного лучше. И это даже не касаясь нежелания латинян последние два с половиной века признавать ромейских Василевсов законными наследниками императоров Рима! Таковыми они объявили германских королей — варваров и узурпаторов. Наглость какая! А ведь пришлось смириться и признать, чтобы не увеличивать и без того многочисленные внешние проблемы Империи!