Крестоносец

Холод и сырость загнали сюда много народу, и собравшиеся крестьяне тут же повыскакивали из-за столов, ломая шапки. Сэр Роберт велел им сесть, и мы пошли между столов поближе к огню - туда, где кто-то тренькал на расстроенном торбане, и нетрезвый мужской голос горланил под это треньканье песню следующего содержания:

В понедельник суп густой, А во вторник чай пустой. По середам требуха, В четверги сыр и уха. В пятницу свеклы чуток, По субботам слив пяток. В воскресенье лебеда - Так живу я, сирота!

Голос то рычал медведем, то срывался на тоненький дискант, а поскольку певец еще и не заморачивался насчет того, чтобы соблюдать тональность и ритм аккомпанемента, пение получалось душераздирающее. Подойдя поближе, мы смогли разглядеть обладателя этого бельканто. На лавке, одной рукой обняв за плечи пьяненького старичка с торбаном, а в другой сжимая здоровенную братину с медом, сидел крупный бритоголовый и чернобородый мужчина лет тридцати, одетый в хороший бобровый полушубок, кожаные штаны и высокие верховые сапоги. Стол за его спиной был заставлен кувшинами из-под меда и завален обглоданными костями. Среди объедков поперек стола лежал длинный меч в черных кожаных ножнах. Наверняка это был хозяин рыжего коня, которого мы видели у коновязи.

– Так живу я, сиротаааа!
– провыл надрывно чернобородый последнюю строку своего эпохального хита, всхлипнул и залил свою печаль огромным глотком из братины. А потом он увидел нас, и его пьяные голубые глаза засветились радостью.

– Ба, господа фла... фламеньеры!
– вымолвил он заплетающимся языком.
– Гла... глазам своим не верю!

– Неужто фламеньеры в этих краях такие редкие гости?
– спросил сэр Роберт, кивнув чернобородому.
– Ваше пение, сударь, весьма душещипательно.

– Это я с горя, - всхлипнул чернобородый.
– Третий день пошел, ваша милость, как сижу я в этой дыре и... пью. И пою. Душа моя... болит! Эй, дед, давай споем мою любимую...

– С горя говорите?
– Сэр Роберт жестом остановил старика, уже начавшего перебирать струны.
– Какое же горе может быть у собрата рыцаря?

– Ви... виноват!
– Чернобородый уставился на нас осоловелым взглядом.
– Прошу.... Откушать со мной! Э-эй, холопья, душу вашу мать! Вина и мяса господам рыцарям! Я... ик... плачу.

В глазах у сэра Роберта появились веселые огоньки. Между тем набежавшие половые начали быстро разбирать бардак на столе, готовя его под новую смену блюд и напитков.

– Так какое же у вас горе?
– вернулся к теме сэр Роберт.

– А горе в том, что меня... оскорбили!
– Чернобородый округлил глаза.
– Как последнего мужепеса, клянусь мечом Воительницы. Оп...опозорили и отвергли, презрели любовь мою и... эту, искренность.

– Кто ж посмел?

– Виноват, панове, я даже имя вам свое не назвал, - чернобородый, покачнувшись, встал с лавки и поклонился нам с грацией, которую, как и голос, позаимствовал у медведя. Росту он был небольшого, но в плечах был ширины необыкновенной.
– Байор Якун Домаш из Бобзиглавицы, герба Сломанный Меч, ваш покорнейший слуга.

– Я Роберт де Квинси, - ответил мой господин, - Моего спутника зовут Лукас Суббота, а оруженосца Эвальд.

– Весьма, весьма горд, польщен и счастлив... можно сказать, трепещу. Не побрезгайте выпить, милостивый государь... совокупно!

– С удовольствием, - сэр Роберт принял большую кружку с медом от подбежавшего слуги.
– Ваше здоровье, байор Якун.

– Истинно ваше!
– Домаш залпом осушил свою братину, ухватил с блюда кусок баранины. Пальцы его были унизаны золотыми перстнями с камнями самых ярких расцветок.
– Великое это счастье - встретить в такой дыре благородных людей!

– Так кто же презрел вашу любовь, сударь?

– Баронесса, - выдохнул Домаш и скривился.
– Стася фон Эгген, разорви ее демоны и сожри! А я ведь от всего сердца...

– Сочувствую, - сказал сэр Роберт с самым серьезным видом, но глаза его смеялись.
– Неудачное сватовство всегда выбивает из колеи.

– Я влюбился, - сказал Домаш, глядя на нас жалобным взглядом.
– Понимаете ли, панове, влюбился страстно и безумно. Баронесса Стася... она... Ооооооо!
– Тут Домаш поднял к потолку указательный палец.
– Клянусь честью своею, что много знавал девиц прекрасных и благородных, но не было среди них ни одной, подобной пани Стасе. Как увидел я ее, так и влюбился беспамятно... ик. Прошу вас, братья рыцари, пейте-ешьте!

– Позвольте, сударь, уж не о племяннице ли барона Лемперта вы говорите?

– О ней самой... чтоб ее лихорадка!
– Домаш возмущенно рыгнул.
– Я ведь как узрел ее на приеме у комтура Ольберта в Лашевском замке в канун Мире, так и покой и сон потерял, сердце мое любовью наполнилось до краев, и разум помутился. Ибо необычайной красоты, прелести и благородства она дева. Истинная царица. До сей поры, в холостяках я пребывал и ничуть о том не жалел, а тут решился. Месяц думал, и решился. Не стал сватов посылать, сам поехал в Халборг руки юной баронески просить. На тебе, выпросил, язви их дурная болезнь!

– Интересно, - сэр Роберт перестал улыбаться.
– Баронесса была на приеме в комтурии?

– А как же без нее? Комтур Ольберт сам ее знати представил.

– Слышал я, что племянница барона Лемперта совсем недавно в ваших краях появилась.

– Истинно так.
– Тут байор Домаш замолчал и окинул нас пытливым, хоть и расфокусированным взглядом.
– А вы что, панове, никак тоже в Халборг собрались?

– В Халборг, но будьте спокойны, не со сватовством едем.

– Да чума на баронессу эту и сватовство! Как продержали меня три дня за воротами, вся любовь моя... прошла. Ныне мести жажду, - Домаш захрустел кислой капустой так яростно, будто на ней хотел выместить свою обиду.
– Вот отопьюсь, вернусь к себе в Бобзиглавицы, соберу ватагу и...

– И что?

– Ничего, - несмотря на опьянение Домаш сообразил все же, что не следует бросаться такими угрозами.
– Дальше пить буду.

– Так вас, сударь, отвергли?

– Если бы! Меня... ик... в замок не пустили.

– То есть как не пустили?

– А вот так!
– Домаш в ярости хлопнул ладонью по столу.
– Даже ворот не открыли. Хоть и дудел я рог, требуя открыть высокородному рыцарю, будто не слышали, мать их паучиха!

– Странно, - глаза сэра Роберта тревожно заблестели.
– Что же, даже не вышел к вам никто?

– А никто! Хотя я эпистолой старого козла предупредил, что еду со сватовством... ик. Опозорили, право слово! Ну, ничего, я эт-того так не оставлю... Дед, давай мою любимую!