Крестовый поход

Все, кроме Антонио де ла Круса, призванного Духом Святым в Саламанку учиться и стать священником. Многие осуждали его: отец его умер, и теперь он был глава семьи. Как может он бросить мать и младших сестренок в такое время, когда рушится весь мир?

Антонио боролся, как мог. По ночам молился, просил Бога наставить его на путь истинный. И каждую ночь получал один и тот же ответ. Он должен ехать в Саламанку и стать священником.

— Господь призывает тебя, — сказала мать, осеняя его крестом и поднимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать его щеки.

Шестеро сестренок стояли возле двери и смотрели на него широко раскрытыми глазами. Самая старшая, Беатрис, держала на руках единственного братишку Эмилио, названного в честь отца. Волосы Беатрис были прикрыты черным платком: жених ее погиб во время перестрелки в горах. Она поклялась не выходить замуж, и, если позволят семейные обстоятельства, после похорон уйти в монастырь. Но семье отчаянно нужны деньги, которые она зарабатывала шитьем. В семье работали все, кроме разве Эмилио. Рашель, например, самая младшая, собирала сухие ветки деревьев и продавала, как дрова.

Все говорили, что он должен ехать. Все, за исключением Розалиты Фернандес.

Роза недавно приехала из Мексики; на голове у нее были две иссиня-черные, блестящие косички, петельками приколотые к голове, прическу украшали огромные цветы из сатина; платье с потрясающей мексиканской вышивкой, было украшено множеством кружев и ленточек. Роза. Розалита. Лита.

А какая у нее была походка! Она шла, приплясывая на ходу, кружилась и что-то постоянно напевала; ей было всего шестнадцать лет, она была так красива, так обольстительна. Лита была племянница их соседей, никто не знал, зачем она приехала в Испанию, ведь все, у кого были родственники в Мексике, наоборот, старались поскорее уехать подальше от ужасов гражданской войны в Новый Свет. Но Лита приехала одна. Сначала она была пуглива, но ей очень хотелось, чтобы ее здесь приняли, как свою.

Все мужчины сходили по ней с ума. И он в том числе. А Лита — только он один называл ее Литой — утащила его однажды за сарай и поцеловала, взяла его за обе руки, положила их себе на талию и хихикала, глядя, как он смущается. Он был страшно смущен. Никто из его знакомых девушек не вел себя так, как она. Он был для них как запретный плод, сын селения, обещанный Богу. Они относились к нему, как к евнуху.

А она дразнила его, шептала на ухо, как будет это приятно, как сладко, хотя они не делали ничего из того, что она ему нашептывала.

— Как ты можешь, как ты можешь уехать, какой из тебя священник, mi amor? — жарко прошептала она, когда он пришел к ней попрощаться наедине. — Бог хочет, чтобы ты был со мной. Он хочет, чтобы ты наслаждался своей законной женой, вкусил радости брака.

— Ay, nina, [68] перестань! — умолял он.

Хихикая, она принялась нежно покусывать мочку его уха, и он почувствовал возбуждение.

— Ах, ты еще совсем невинный, carinoso, [69] дорогой мой, любимый. Слушай, давай я лишу тебя невинности, немного испачкаю твою чистоту, чтобы Бог не был столь настойчив и не похитил тебя у меня.

68

Ах, девочка (исп.).

69

Любимый (исп.).

— Лита, — сказал он, тяжело дыша; он решил немедленно уйти из укромного уголка за сараем, уйти подальше, уйти, уйти.

— Ты, наверное, думаешь, что у меня нет стыда, — догадалась она. — Тебя это шокирует. Но если я не сделаю первый шаг, ничего и не будет. Ты ведь еще не священник, Тонио?

— Но я уже принадлежу Богу, — ответил он, но она покачала головой.

— Если бы это было так, ты бы не пришел сейчас, не встречался бы со мной наедине. Ты ведь знал, что я стану с тобой делать.

Глаза Розалиты ярко блестели. Полные губы были влажны, кончики пальцев гладили его шею. Она подняла голову вверх.

— Я бьюсь сейчас с Тобой за него, Ты слышишь? — громко сказала она, обращаясь к небу.

— Лита, не надо! — умолял он. — Не смейся над этим. Бог поразит тебя.

— Антонио де ла Крус, не будь глупцом. Бог слишком велик для таких пустяков.

Он был уже в семинарии, когда на его деревню обрушились бомбы гражданской войны. Они не мучились, так ему сказали. Не успели. Он ничего не смог бы сделать, чтобы спасти их, он сам бы погиб вместе с ними.

Его духовник, отец Франциско, принесший ему эту весть, предположил, что Господь призывал его столь настойчиво, чтобы спасти ему жизнь.

— Он призвал тебя, чтобы ты служил Ему, mi hijo, [70] — сказал он, положив ладонь на его плечо, — всем своим сердцем, всей душой и всей жизнью. Будь же добрым пастырем. Хорошим пастырем. Прими обет и крепко храни его.

И Антонио хранит свой обет до сего дня — не допустить, чтобы зло вошло в жизнь еще одной женщины, которая любит его, придет ли это зло от врагов или от него самого. Он нечист, он Проклятый, но Господь даровал ему свою милость. По крайней мере, Он сохранил ему веру. Он не смог спасти Литу, но спасет Дженн или погибнет, спасая ее.

70

Сын мой (исп.).

Как ни ужасна была эта мысль, он все-таки верил, что Бог спас его, призвав уехать в Мадрид. Он верил, что спасся от Серджио, чтобы исполнить Божественный о себе замысел. И догадывался, что отец Хуан знает об этом замысле больше, чем хочет говорить.

И еще он догадывался, что замысел этот почему-то имеет отношение к Дженн. Каким образом, этого он пока не знал.

Антонио убрал ладонь с ее лба, встал и чуть не столкнулся с отцом Хуаном, который стоял в дверях и наблюдал за ним. Если бы вампиры могли краснеть, Антонио сейчас покраснел бы. Как бы то ни было, он слегка пожал плечами и поднял брови.

— Какое искушение сильней? — спросил отец Хуан, бросив быстрый взгляд на Дженн, а потом снова на Антонио.

— Я не голоден, — ответил Антонио. — Благодаря вам…

Священник кивнул и жестом пригласил его в коридор. Они вышли, и Антонио тихо закрыл за собой дверь.

Потом сложил руки на груди и стал ждать, что ему скажет отец Хуан.

— За что ты на меня сердишься? — резко спросил священник.

— Я не сержусь, — ответил Антонио и в ту же секунду понял, что отец Хуан прав: он сердился. — Ей не следует быть здесь. Она еще слаба…

— Она должна быть здесь, — возразил отец Хуан. — Неужели ты утратил доверие ко мне?

— Я… — Антонио замолчал. — Вы обнаружили что-нибудь в коридоре?

— Нет. Пожалуйста, отвечай на вопрос.

— Может быть, это я не должен быть здесь.

Отец Хуан сжал кулак и сделал вид, что бьет его по скуле. Но через секунду он снова стал серьезен.

— Неужели зов Проклятых столь силен, что ты не можешь противостоять ему?

— О каком зове вы говорите? — отозвался Антонио. — Нет никакого зова. Но, отец Хуан, мне кажется, наш отряд подобран неверно. Смотрите, сколько злобы, затаенной взаимной вражды. Я так и жду, что меня кто-нибудь проткнет колом в спину.