Крестьянское восстание

Дрмачич сел писать письмо, а Илия, сбросив тулуп, присел к столу. В это время снаружи послышался громкий плач.

– Что такое? – И Илия вскочил.

В комнату вбежала плачущая штирийка.

– Добрые люди, – причитала она сквозь слезы, – в мою бедную избу ворвался один из ваших, топором разбил ларь и взял все как есть.

– Кто это был? – вспылил Илия.

– Вот он, – крикнул в дверях Карлован, таща за шиворот бледного крестьянина.

– Кто ты? – спросил Илия.

– Степан Шафарич, – ответил крестьянин, заикаясь.

– Разве мы турки, каналья? Разве мы затем поднялись, чтоб красть? Вздернуть его здесь же перед домом, чтоб каждая воровская душа видела, что ее ожидает.

Крестьянин закричал, но через несколько минут тело его уже болталось на сухой яблоне перед домом жупана. В этой суматохе Иван Сврач вышел из дома и скрылся в темноте.

– Где же Сврач? – спросил вскоре Гушетич. – Знаешь ли, Илия, что Сврач отнял у жены брежицкого жупана десять цехинов?

– И он тоже? – Командир рассердился. – Где он, разыскать его и тоже вздернуть, кто бы он ни был.

Напрасно! Сврача и след простыл.

– Хе! хе! – засмеялся сапожник. – Умен! Не нравится запах веревки!

– Вот письмо для Ножины, – сказал ходатай Илии, – хорошо было бы, если б он сейчас же поехал.

– Ладно, пускай едет! Брат Марко, поднимайся! В путь!

Ускок вскочил, потянулся, засунул письмо за пазуху и перекинул ружье через плечо.

– Вы гоните меня к волкам, ну что ж! Пусть будет так, и да поможет бог. Я повезу это письмо к братьям ускокам, пусть им поп прочтет, и если в ближайшие дни в Жумбераке не полетят искры из кремня, то это будет моя вина.

– Скажи братьям, – наставлял Илия, – чтобы спускались с гор и спешили к Кршко.

– Понятно, скажу! И сам приду, если бог даст, на свадьбу молодецкую. Прощай, Илия, дорогой, названый брат, желаю тебе удачи. Прощайте, братья, до радостной встречи!

Ножина расцеловался с Илией, вышел, сел на коня и понесся в сторону Ускокских гор.

Было уже поздно, и войско спало, когда недалеко от Савы два человека встретились в ночном тумане.

– Дорочич, – сказал один из них шепотом, – это ты?

– Да, Дрмачич. Что такое?

– Ты поедешь завтра в Метлику?

– Да.

– Ты не раздумал? Эти глупые крестьянские головы в наших руках. Господа заплатят нам за них дорого, мы ведь знаем все нити.

– Хе! Верно, яблочко вкусно, но как быть с нашей клятвой?

– Да нужно ли перед разбойниками клятву держать? Ведь они по закону-то разбойники. Значит?…

– Ладно. Но как?

– Очень просто. Я напишу письмо. Ты повезешь его Алапичу в Ястребарское, там, где твой брат. А в Метлику не поедешь. А я часть дороги проеду с тобой; скажу, что хочу обследовать район. Поверят.

– А потом?

– Вернусь к крестьянам.

– Но…

– Молчи! Идут. Ты ступай сюда, я – туда. Значит, завтра. Покойной ночи!

День занялся ясный. В бледном зимнем небе солнце стояло, как горячий багровый шар, а снег и иней сверкали, как стекло. На штирийском берегу Савы выстроилось крестьянское войско. На краньском берегу толпился народ, следя за всем, что происходит, а из замка над Кршко, крепко заперев железные ворота, наблюдал комендант. Вскоре от краньского берега отчалил паром и подошел к штирийскому берегу. Тут стоял Илия, а рядом с ним крестьянские командиры. Илия говорил растроганным голосом:

– Братья! Пошли мы из дому завоевывать нашу свободу. Пришли в этот край и встретили здесь своих братьев. Мы сильны, потому что стоим за правое дело. Здесь пути наши расходятся, но цель у нас одна. Кого-нибудь из нас судьба столкнет с войском господ. Пусть не дрогнет ваше сердце, покажите, что вы мужчины! – Командир снял шапку и, подняв глаза к небу, сказал: – . Боже! Ты видишь нас, стоящих здесь, на морозе, на чужой земле! Боже! Ты знаешь, что наши намерения чисты, что поднялись мы не на злое дело. Благослови нас, боже! Пошли нам счастье! С богом, братья, до встречи под Суседом! Прощайте!

– Илия, – сказал командир Купинич и положил три пальца на саблю, – клянусь тебе, что живым этой сабли не отдам, и буду биться до последней капли крови. Прощай!

И командиры обнялись.

Один за другим отряды переправились на пароме через Саву; на первом был ходатай и метличанин Дорочич. Когда последний паром пристал к Кршко, Илия крикнул своему войску:

– С богом вперед – на Севницу! Прощайте, братья! Прощайте! – И он рукой послал последний привет братьям на том берегу.

– Прощайте! – отозвалась тысяча голосов с краньской стороны.

А войско Илии двинулось дальше по штирийской земле на запад; долго еще в горах вдоль Савы гремел барабан, долго еще лилась протяжная мелодия грустной хорватской песни.

От Кршко к селу Дренову в Лесковачко-Поле скачут два всадника: метличанин Дорочич и писака Шиме. Доехав до места, где дороги расходятся – одна на Брегане, другая на Костаневицу, – ходатай остановил коня, и Дорочич последовал его примеру.

– Ну, вот, – сказал Шиме, – здесь нам надо расстаться. Ты поезжай на восток через Самобор к Алапичу, а я поеду дальше, своей дорогой.

– Куда?

– Не спрашивай! Передай только письмо Алапичу. Прощай, счастливого пути!

И, не дожидаясь ответа, Шиме пришпорил коня и помчался без оглядки на юг, а друг его направился к Самобору.

Уже темнело, когда Шиме после утомительного пути приехал в Костаневицу. Оставив коня у корчмы, он расспросил, где живет барон Йошко Турн, подполковник пограничных войск и капитан ускоков, и пошел по указанному пути. Перед домом стояло несколько пеших ускоков и стрелков-пограничников. Шиме обратился к человеку высокого роста, с длинной черной бородой и длинными волосами, одетому в серый кафтан; тот поглядывал из-под широкополой шляпы и постукивал пальцем по своему длинному мечу.

– Ваша милость, – сказал ходатай с поклоном, – что, вельможный господин барон Турн дома?

– Да, – ответил Черный Матяш, начальник хорватских стрелков, смерив ходатая взглядом с головы до ног.

– Прошу вас, проводите меня к нему, и немедля; я должен сообщить ему важные вести.

– А ты кто? – спросил офицер.

– Весьма преданный господину барону человек. Прошу вас, проводите меня, потому что каждая минута дорога.

Офицер сделал знак ходатаю и повел его вверх по лестнице, к комнате Турна. Пробыв несколько минут у командира, он позвал Шиме, а сам ушел.