Крик совы перед концом сезона

Теперь уже трудно было понять, где бывший авангард, а где не имеющие к нему отношения манифестанты. Били всех подряд. Люди падали, пытались уползти в сторону. Их пинали ногами, норовя попасть в лицо или под дых. Убегающих во дворы, в Нескучный сад догоняли. Истерично визжали женщины. Ревели и рычали избиваемые мужики.

Андрей Нестеренко, чтобы не выделяться в шлеме, бросил его в нападающих омоновцев. Рядом отбивался Волков. Вдруг он увидел, как того пожилого мужчину, с которым заговорил Андрей и чьё лицо показалось обоим отдалённо знакомым, схватил за пиджак небольшого роста омоновец и притянул к себе. Владимир сделал только шаг, как рядом с пожилым оказался Нестеренко. Он хотел оторвать руку «космонавта», но тот ударил резиновой дубинкой сначала по руке Андрея, а потом по его лицу. Нестеренко прижал неударенную ладонь к лицу, и Волков увидал, как из-под неё потекла кровь. В то же мгновенье омоновец боднул головой в шлеме лицо пожилого. Мужчина стал оседать. Милиционер, не давая ему упасть, два раза изо всей силы, с оттяжкой, приложился к голове манифестанта и уже в момент падения ветерана ударил того тяжёлым ботинком в грудь.

Волков одним прыжком оказался рядом с омоновцем. Тот успел только поднять глаза на высокого усатого мужика, как вдруг почувствовал, что его отрывают от асфальта. Ещё мгновенье – поднят прозрачный щиток на шлеме. Следом как железными клещами схвачено горло.

– Ты што ж, сука, делаешь? – заорал Владимир. – Ты кого, тварь, убиваешь? Отца своего! Старика беззащитного!

– Я не убивал его, дяденька! – задыхаясь, прохрипел омоновец. – Нам командир сказал: зажрались москвичи… Надо им дать по мозгам.

Волков схватил за край щита и так его рванул, что рука омоновца повисла, словно перебитая. Тут же ударил рантом ботинка по кости ноги и, когда милиционер согнулся от дикой боли, дёрнул за голову вверх. Оттолкнув обмягшее тело, увидел Нестеренко.

– Ты его не убил? – обеспокоенно спросил Андрей, держа на брови промокший от крови носовой платок.

– Очухается, сволота. Надо вот этого старичка спасать.

– Батя, ты как? – наклонился Нестеренко к пытающемуся подняться Слепцову.

– Кажется, живой, – хрипло выговорил тот. – Живой вроде, Андрюша. Вы ведь Андрей? Нестеренко?

Удивлённый Нестеренко молча покивал.

– А это, я думаю, Волков… Володя. Паша мне про вас много говорил.

Тут только оба товарища поняли, почему его лицо показалось им таким знакомым: оказывается, отец и сын Слепцовы были очень похожи. Пока они поднимали Василия Павловича, из дерущейся толчеи вырвались коллеги генерала. Увидели его окровавленного и стали быстро выводить из побоища. Волков и Нестеренко прикрывали группу, опасаясь не только озверевшей милиции, но и теряющей разум толпы. В таком аду могли затоптать едва передвигающегося человека. Когда группе удалось вырваться в один из дворов, Волков предложил сопровождать Василия Павловича до дома. Но бывшие коллеги генерала сказали, что с этим они справятся сами. Прощаясь, Слепцов слабо пожал руки товарищам сына. «Спасибо, што вы есть, ребята. Может, ещё не пропадёт страна».

– Ты сказал про отца «был», – вспомнил Волков. – Это как понимать? Рассорились што ль окончательно?

– Он умер, Володя. Через восемь месяцев после той демонстрации. Часто говорил о вас. Благодарил… Я хотел позвонить, но… На поминки тоже собирался позвать… Но не мог… Ты так последний раз говорил… Грубо… На себя непохоже. Ты со мной никогда так не разговаривал.

– А как я должен был с тобой говорить? – посуровел Волков. – Мне до этого тоже никогда не сообщали… не задыхались от радости: советской власти конец! Сова кричала! Теперь вон погляди за окно, што из всего этого вышло. Виктор правильно вам с Карабасом сказал: всё от людей зависит, от их ума и прозорливости.

– Не надо о нём. Я бы сейчас Карабасу задал несколько вопросов.

– Раньше надо было, – усмехнулся Нестеренко. – Достанешь ты его теперь. Карабас давно где-нибудь в Америке. И Марк ему машину заправляет.

– По-моему, он нам говорил: Марку надо переезжать сюда, – сказал Волков. – В здешней мутной воде ловить рыбу. Такой мутной, как у нас сегодня, нигде и никогда не было. Это доктор угадал.

– А где он, в самом деле, сейчас? – с мрачноватым интересом спросил Савельев Павла. – Не помогает вам? Всё-таки вы с ним были одних взглядов. Идейные, так сказать, соратники.

– Ему самому бы кто помог, – насупившись, сказал Слепцов. И, увидев удивленье на лицах, хмуро проговорил:

– В мутной воде оказалось много ям…

Глава третья

После крушения Союза Павел увиделся с доктором только поздней осенью 93-го года. До этого под разными предлогами от встреч отказывался. Карабанов звонил сперва часто, потом – реже, а затем – перестал совсем. Однако в тот раз Павел сам поехал к доктору без звонка. Отцу, так и не оправившемуся после первомайского побоища, становилось всё хуже. Как объясняли врачи, удар в грудь омоновским ботинком вызвал нарушение деятельности костного мозга, находящегося в грудине. А поскольку он является важным элементом кроветворения, началась болезнь крови. Даже при развитой советской медицине не всегда можно было найти необходимые для лечения крови лекарства. А в разрушенном российском здравоохранении врачи только разводили руками. «Попробуйте поискать, – говорили Павлу. – Может, есть знакомые за границей…»

Слепцов приехал к Сергею в больницу. Пока поднимался на второй этаж в ординаторскую, с тоской смотрел по сторонам. Кровати стояли и на первом этаже у входа, и по всему коридору второго этажа. Неухоженные люди жались под лёгкими, изношенными одеялами – в больнице было не намного теплей, чем на улице.

Поздоровались оба сдержанно. Слепцов объяснил, зачем приехал.

– Ты бы позвонил, – нахмурился Карабанов. – Я б тебе сразу сказал… Нет у нас такого лекарства.

Он помолчал. Всё так же мрачно добавил:

– Ничево у нас нет вообще. Нет денег на бинты, на питание… Я не говорю про одежду. Лекарства больные должны приносить свои. Видишь, как живём? – обвёл рукой неопрятную комнату. – Зарплату не дают с августа. Сейчас разгромили Верховный Совет, может, начнут платить.

– Говорят, это лекарство можно найти за границей. Ты Марка не попросишь? Он там, в Штатах?

– Там.

Карабанов остановился, раздумывая: говорить или не стоит?

– Только в тюрьме Марк. Придумали эти сволочи-американцы… русскую мафию нашли. Налоги, говорят, не платили… Разбавляли бензин. Несколько человек посадили. И Марка тоже. Напринимали законов. С ними бы надо, как с нашими законниками.

– Ты считаешь, Ельцин поступил по-человечески: расстрелял парламент, поубивал безвинных людей?

– Какие это люди, Паша!? Это коммуно-фашисты! Из-за них… из-за их законов мы не получаем зарплату. Теперь Ельцин наведёт порядок.

– Выходит, мой отец тоже коммуно-фашист? – наливаясь яростью, медленно спросил Слепцов. – Его изувечили ельцинские негодяи Первого мая. Если бы не лежачий, он пошёл и в октябрьские дни.

– Мой тоже готов воевать с Ельциным. Но они, Паша, вчерашние люди. Те, кто за будущее, пришли 3 октября к Моссовету… Гайдар позвал, и мы пришли защищать демократию…

Карабанов вспомнил ту холодную октябрьскую ночь. Он добрался до центра Москвы почти в двенадцать часов. Чтобы не замерзнуть – температура опустилась ниже нуля, надел охотничью куртку. Под ней, на ремне, охотничий нож, когда-то подаренный Андреем Нестеренко. Кого он им собирался резать, доктор не представлял. Драться с вооружёнными до зубов коммуно-фашистами, как круглые сутки телевидение и радио обзывали сторонников Верховного Совета России и противников Ельцина, надо было иными средствами. Поэтому нож взял на всякий случай. Возле здания Моссовета уже собралось немало народу. На улице ярко светили фонари, тут и там слышался смех, пьяные выкрики. С двух машин коммерсанты раздавали пиво в банках, бутылки водки и закуску. Подъехали несколько иномарок. Из них выбрались здоровенные мужики в дорогих костюмах и с оружием. Карабанов понял, что это охранники коммерческих структур. Подумал: «Ну, этим есть что защищать». Поодаль горели костры, люди громоздили баррикады. Доктор стал протискиваться вглубь толпы – подсознание отмечало: здесь безопаснее, чем с краю. Попутно оглядывал собравшихся. Такая же, как в дни ГКЧП, разноликость. Встретилось несколько известных артистов и писателей. Тех, кто в августе 91-го отвергали диктатуру и хотели демократии. Теперь они были против самими же избранной демократии и требовали от Ельцина уничтожить её. Громко кричала средних лет дама в шубе и с собачкой на руках. Её поддерживали несколько пенсионеров с выпученными от голосового напряжения глазами. Пройдя немного дальше, доктор остановился неподалёку от группки раскрасневшихся мужчин. Похоже, они «согревались» уже давно, и почти каждую фразу выступающей перед ними женщины встречали пьяным рёвом.