Крик Ворона

Ни вспышек, ни белых туннелей, ни Мрачных Жнецов.

— Открой глаза, — низкий, отрывистый приказ раздается вокруг меня и пронзает грудь.

Почему он так зол? Это он пришел убить меня, а не наоборот.

— Я сказал, открой свои гребаные глаза, медсестра Бетти. — Он сжимает мой подбородок между жесткими пальцами.

Ненавижу это проклятое прозвище. Я даже не блондинка.

В моих венах течет что-то иное, чем согласие. Что-то настолько похожее на гнев, что даже не верится. Я не помню, когда в последний раз злилась.

Разве что, когда этот самый мужчина, сжимающий мою плоть, отказался убить меня еще в больнице.

— Что? — я смотрю на него. — Ты здесь, чтобы убить меня, так сделай это. Покончи с этим.

Он ослабляет хватку на моей челюсти, но не убирает руку. От его прикосновения по моим щекам разливается жар. Я стесняюсь своего интимного положения, в котором он меня удерживает. Не говоря уже о моей тонкой и короткой ночной рубашке. Это совершенно неуместно.

Но кто я такая, чтобы диктовать, в какой позе мне умирать? У меня даже не хватает смелости сделать это самой.

Я вглядываюсь в его бесстрастный взгляд, пытаясь что-то прочесть в нем.

Абсолютно ничего.

Кажется, он просто ждет. Чего именно, я понятия не имею.

— Просто сделай это, — я уговариваю его, голос жестче, чем предполагалось. — Нажми на курок.

Мои слова оказывают эффект, прямо противоположный тому, на который я рассчитывала. Вместо того чтобы исполнить мое желание и сделать то, ради чего сюда пришел, незнакомец убирает пистолет от моего виска и прячет куда-то за пояс. Мускулы под его черной рубашкой напрягаются от этого движения.

Его тепло покидает меня, когда он садится рядом со мной, и кровать сдвигается и скрипит под его огромным весом.

Что?

Это какой-то трюк?

— Почему... — я сглатываю, садясь, чтобы посмотреть ему в лицо. Порыв какого бы то ни было принятия, который был у меня раньше, улетучивается. — Почему ты не убиваешь меня?

— Потому что это не весело. — Его скучающее выражение лица опускается на меня, словно он винит меня в своих несчастьях и во всем, что происходит с планетой.

— Что?

— Если ты принимаешь смерть с распростертыми объятиями, то где же веселье для меня?

Mon Dieu (фр. Боже мой).

Он что, чертовски серьезен? Мне не позволено принимать свою смерть?

К черту этого человека. Только потому, что я разрешила ему убить меня, он смеет судить, как я допустила это?

Ладно, это звучит так неправильно. Я не должна позволять никому убивать себя. Но в любом случае, все должно быть не так.

— Connard. — Ублюдок.

— Эй, никаких французских ругательств, они звучат слабо, — его идеальный британский акцент звучит так холодно, что я была бы заворожена, если бы не находилась на грани гнева. — Ну же, медсестра Бетти, ты можешь лучше.

Опять это прозвище.

Во мне вспыхивает жаркий огонь, и мне не на кого его выпустить, кроме как на стоящего передо мной мужчину.

Я вскакиваю с кровати и устремляю на него напряженный палец.

— Если ты не собираешься меня убивать, то убирайся отсюда. Как тебе такое английский, ублюдок?

Он ухмыляется так широко, что меня на мгновение парализует, насколько красивым он выглядит с этой кривой ухмылкой и кажущимся естественным обаянием. Татуировки выглядывают из-под рукава его кожаной куртки и воротника рубашки, закручиваясь на его коже в интимном объятии. Что означают эти маленькие птички?

Oh la la (с фр. Ого).

Не могу поверить, что его разглядываю.

— Намного лучше. — Он все еще ухмыляется, в его ранее закрытых чертах лица нет ни капли злобы. — Но я не уйду. — Он достает свой телефон и показывает мне разговор с человеком, который выразил заинтересованность в аренде второго этажа дома. — Я твой новый арендатор.

Глава 5

Я кое-что знаю о смерти. Это само собой разумеющееся, когда растешь ее порождением. Когда я дышал только кровью с тех пор, как попал в «Преисподнюю».

Само собой разумеется, что подданные смерти не боятся ее. Даже когда я понял, что «Омега» разрушает мои клетки с каждым вдохом.

Когда придет время для смерти, я умру.

В нашей работе это само собой разумеющееся. Лишь немногие доживают до седых волос.

Но эта женщина?

Эта крошечная, но могучая медсестра Бетти?

Что, черт возьми, она знает о смерти, чтобы принять ее так легко, так покорно, без всякой ебучей борьбы?

Не один раз, а, черт возьми, дважды.

Она играет на струнах смерти, как будто он старый друг. И, ебать, если это не сводит меня с ума.

Я просто не мог нажать на курок, не зная, какого черта французская кукла играет с порождением смерти.

Медсестра Бетти смотрит на меня со своего места у кровати. Или, скорее, она сверлит взглядом. Полный пиздец. Ее кулаки сжимаются по бокам, а щеки краснеют после всплеска ругательств.

Она выглядит чертовски очаровательно.

Никогда не думал, что скажу такое о живом существе – не считая кошек.

Вот только в ночной рубашке, которую она надела, нет ничего восхитительного. Тонкая ткань обрисовывает ее скромные изгибы и полную бледную грудь. И теперь У меня начинает вставать.

Блять.

— Ты бредишь, если думаешь, что я сдам тебе свою жилплощадь! — ее голос напрягается от того, как сильно она пытается кричать, что означает, она не привыкла орать. Не с таким мягким диапазоном.

Я спрыгиваю с кровати, и та скрипит в знак протеста. Рана горит, но я сдерживаю боль. Пока иду к ней, взгляд медсестры Бетти следит за каждым моим движением, но она не вздрагивает и не выказывает никаких признаков страха.

Чтоб мне провалиться.

Она действительно не боится меня.

Это... странно. За исключением членов «Нулевой команды» и Аида, все меня боятся. Так или иначе.

Я возвышаюсь над ее крошечной фигуркой. Жалкое подобие ночной рубашки дразнит меня V-образным вырезом между ее кремовыми грудями. Приходится приложить усилия, чтобы сфокусироваться на ее лице.