Крики солнца

– Я лучше сразу в Помпеи, - неуверенно сказала она. Кратер Везувия - это, конечно, здорово, но рисковать жизнью лучше бесплатно, не отдавая кровные одиннадцать евро. Везувием ей больше нравилось любоваться издали, бродя по набережной - то ли исторические ассоциации давали о себе знать, то ли обывательский инстинкт самосохранения.
– Вы не против?

Нарине по-кошачьи сморщила нос. Её явно влекло к Везувию что-то личное - возможно, подавляемая (ради жертвы журналистике) привязанность к готической английской литературе.

– Ах, а мне так хотелось. Ты подумай только - можно заглянуть прямо туда, разве не здорово?

Прямо туда. В дуло пушки. В нутро ядерного оружия. В смерть.

Как объяснить соседкам, что ей уже надоело туда заглядывать?

– Я сразу в Помпеи, - она улыбнулась, чтобы ненароком не напугать их.
– Лучше подольше поброжу там, одна. Не переживайте.

2

Уже на платформе, перед дверями в поезд, заворчал вибрацией телефон. В тот день ей пришло - почти одновременно - три сообщения.

Первое было от Т.

"Ты там как?" В меру по-дружески, в меру небрежно. Единственный вопрос за много недель. Будто шуба, щедро отделённая боярину с царского плеча.

Отчего так гадко?..

Она долго думала, что ответить; потом написала (сохраняя видимость отрешённости): "Спасибо, хорошо" - и сразу же закрыла диалог.

Второе, разумеется, от мамы. В последнее время они редко общались, потому что даме-профессору даже шёпот по телефону казался слишком громким, отвлекая её от самой нужной в мире работы - обучения итальянских студентов Ему, Великому и Могучему. Её собственные беседы с подругами (по видеосвязи, без всяких наушников), очевидно, были явлением другого порядка. Что дозволено Юпитеру, как говорится.

Смех смехом, но иногда, во время выслушивания очередного поворота очередной сплетни (дама-профессор, не стесняясь, перемывала любые подробности личной и научной жизни своих уважаемых коллег), ей до сих пор становилось противно. "Вы не умеете жить со взрослыми людьми", - заявила дама на третий день их вынужденного соседства. "Вы думаете только о своей персоне, причём весьма высокого мнения о ней", - добавила на четвёртый. Её так и подмывало спросить, откуда такие выводы. Стало даже интересно: вдруг дама-профессор - замаскированный Шерлок Холмс? Кощунственно, конечно, вспоминать британские детективы в Италии, но рассказы Конан Дойля грели ей душу с детства...

Хоть спросить и подмывало, она сдержалась. Атмосфера скандала, уже запустившая щупальца в стены их дома - вопреки близости кафедрального собора, его ладану и лиловым витражам - выталкивала прочь.

Мама тоже спрашивала, как дела. Она набрала ответ, уже стоя в трясущемся поезде, со всех сторон стиснутая итальянцами. Говорили все сразу и непрерывно, по большей части на диалекте. Старушка, бойко кричавшая что-то подруге на другом конце вагона, везла попугайчика в клетке; русский попугайчик, наверное, уже метался бы, не понимая, что происходит, - тогда как этот спокойно покачивался на жёрдочке. Названия станций объявлялись мелодичным женским голосом, но расслышать его было физически невозможно. Несколько раз её толкнули - как в борьбе, в рёбра и под коленку, - и компенсировали это широкими улыбками. Без извинений, конечно же. Какие могут быть извинения в окрестностях Неаполя?..

Женщина, прижатая толпой к оконному стеклу, за которым проносились оливковые рощи, виноградники и садики с апельсиновыми деревьями (апельсины - спелые, рыжие, как в каком-нибудь фильме о Сицилии; хоть сейчас срывай), громко доказывала что-то по телефону, подрубая ладонью воздух. Она уже знала, что этот жест значит "уходи": рассказал кто-то из новых знакомых на курсах.

Нет смысла спрашивать, зачем использовать жесты при телефонном разговоре. У итальянцев это вызвало бы только искреннее недоумение: что значит - зачем?! Зачем использовать слова, когда видишь лицо, плечи и руки другого - по сути дела, куда большая загадка.

– Non sono i tuoi problemi, capisci?!
– кричала женщина, тщетно стараясь превзойти двух спорящих парней и бабушку с попугайчиком. Когда ко всему этому добавилось трио музыкантов (грязные, в пёстрых рубашках, они ходили по вагонам с аккордеоном и трубой, призывно помахивая шляпой для денег, и играли - очень хорошо, надо сказать - то тарантеллу, то "L'americano"), её охватило истерическое веселье. На подъезде к Помпеям от сдерживаемого смеха болел живот.

Вика и Нарине сошли на станции Эрколано: их ждал засоня-Везувий.

И она не особенно удивилась, когда пришло ещё одно сообщение.

3

Девушка по имени Мартина, занимавшаяся русской литературой и историей и с истовым фанатизмом обожавшая президента (пожалуй, не всем певцам и актёрам от поклонниц-подростков достаётся такая любовь), впервые приехала в Сибирь полгода назад. Она долго восторгалась ватрушками и компотом в столовой, дешёвым хлебом, катком, круглосуточным залом в библиотеке - в общем, всей экзотикой, которую иностранцам с радостью, молясь божку Престижу, предлагал университет. Даже сорокоградусные морозы, ударившие в ноябре, Мартинав благополучно выдержала; её подруга оказалась не столь выносливой и слегла с недельной простудой. Мартина и в холода с разных ракурсов снимала резные ставни в частном секторе, памятник Пушкину и купола православных церквушек. Её, правда, не смущало, что почти на территории университета, на улице Татарской, синими минаретами цвела мечеть...

Можно было предположить, что благодаря Мартине (как и приезжим студентам в целом) сувенирные киоски их города получили недурной барыш. Она, конечно, не знала этого наверняка, но, побывав в комнате Мартины в общежитии, обнаружила ворох матрёшек, гербовых магнитов, чайных ложечек, расписанных под хохлому (хоть и с застенчивой надписью "made in China") и - гвоздь программы - фотографию президента в рамке. Он смотрел из-под стекла тем взглядом, которым исторические персонажи пронзают вечность; теперь она сравнила бы его с Цезарем из музея, но тогда, естественно, не додумалась.

– Ah, vorrei stare qui per sempre!
– восклицала Мартина, всплёскивая маленькими смуглыми руками.
– Зачем курсы не на год?!

Мартина не очень хорошо говорила по-русски: "почему" и "зачем" были одной из её вечных бед. Она с трудом строила длинные фразы и стеснялась акцента (действительно довольно сильного - шипяще-южного, как море), поэтому общались они в основном на итальянском.

Их вообще-то свёл случай, и случай был создан всемогущей волей С. "Хотите принять экзамен у этих двоих?" - заговорщицки прошептал он как-то, улыбаясь в пушистые усы. Речь шла о Мартине и её подруге. Она растерялась.

– Экзамен? По Вашему курсу?

– Ну да, - он ответил, как всегда, весело и спокойно, будто не предложил ничего необычного.
– На мне сейчас сами знаете сколько хлама висит... Через неделю вот в Париже конференция. Не представляю, как разгрестись. А тут и им хорошо, и Вам языковая практика.

Языковая практика. И правда. Перешагнув барьер страха перед людьми (особенно иностранцами, особенно итальянцами, особенно...), она согласилась. И полтора часа в непринуждённо-общажной обстановке обсуждала с Мартиной "Героя нашего времени". Мартина прочла роман Лермонтова уже второй раз и говорила о Печорине с таким жаром, точно в ней, как минимум, спустя два века возродилась оскорблённая княжна Мери. Типаж внешности, конечно, ближе к Бэле (размышляла она, осторожно расспрашивая о композиции времени и о том, зачем автору было сбивать хронологию, располагая части), однако эта европейская сдержанность при внешней экспрессии и некий, что ли, аристократизм...