Крики солнца

И ещё он вдруг осознал, что ничего не знает о Китае - его обычаях, истории или там живописи... Совершенно ничего. Страна с огромным населением, где делают дешёвые кроссовки и едят неперевариваемую острую пищу. Говорят на безумном языке, в котором звуки и ударения скачут, как крики дельфинов. Там живут большие панды, которых старательно - но вроде бы тщетно - охраняют азиатские гринписовцы.

Вот, собственно, и всё.

Отец и сёстры, наверное, правы: он просто болван и неуч. Такого никогда в жизни не примут в университет.

– Благодарю. Но это неправда.

– Правда. И ты очень хорошо говоришь по-итальянски.

Вот теперь она прямо просияла, так что Гвидо позавидовал собственному языку.

– На самом деле? Спасибо! Я стараюсь, - улыбка стала беспомощной, а потом растаяла окончательно.

– Но акцент всё ещё есть. Хотя я приехала на языковые курсы, и быть его уже не должно.

– С чего бы?
– удивился Гвидо. Мальчишка у полки с шарфами совсем обнаглел - пришлось тайком от американцев и русских погрозить ему кулаком.
– Это же нормально. Акцент. Совсем от него никому не избавиться.

Сунь Ксиоафан сокрушённо вздохнула.

– Да, но мне бы хотелось, - она поправила сумку на худом плече, опустила глаза. Гвидо перестал дышать: ждал, что вот сейчас она станет прощаться.
– Приятно было познакомиться, Гвидо. Я должна...

– Погоди, - Гвидо зачем-то обошёл прилавок, встал рядом с ней и выпалил первое, что перезрелым лимоном ударило в голову: - Ты видела дом Тассо? Был такой поэт. Не помню, в каком веке - может, в пятнадцатом... И ещё - отель, где написали песню "Карузо". Ту, где "Ti voglio bene assai". Это всё в Сорренто. Хочешь, покажу как-нибудь на днях?
– потом спохватился и прибавил помедленнее: - Если у тебя, конечно, найдётся для этого время.

НЕАПОЛЬ. НОЧИ

Сумерки

Время шло по-прежнему лениво - в шуме, жаре и рокоте непонятного диалекта. Дни кругло перекатывались друг в друга, и она ощущала в себе, наряду с безмятежностью, полную невозможность писать: реальность вокруг вдруг оказалась такой очевидно яркой и шебутной, что её не получалось дублировать. Да и смысла не было, даже наоборот. Из неё лезли стихи и обрывки бессвязной, "зарисовочной" прозы, но роман застыл: враждующие королевства, полные персонажей с передозировкой рефлексии, зашли в тупик. Научная работа и подавно потухла: на её долю всегда не хватало страсти. Настоящей, ощутимой красоты было слишком много, она атаковала каждый день - звуками, цветами, запахами. Вечерами влажный раздольный воздух пробирал её до нутра, и хотелось бродить по городу, по набережной, кормить чаек со стен Кастеля дель Ово... Только не сидеть за ноутбуком. И она поддавалась этому искушению - уходила за ним, как дети Гаммельна ушли за дудочкой Крысолова.

Кастель дель Ово - Замок Яйца, на яйцо ничем не похожий - нравился ей своей доступностью (бесплатный вход в любое время - удивительно, но факт), истинно средневековой грубостью архитектуры и просто размерами. Можно было часами лазать по лестницам, бастионам, внутренним дворикам и башням из обожжённых солнцем, желтовато-серых камней, и при этом здание не заканчивалось. Зубцы опускных решёток, тронутые ржавчиной, зловеще нависали над головой почти в каждом проходе. Заманчиво темнели заслонками какие-то сквозные дыры непонятного предназначения, уводившие вниз, под стены, - наверное, остатки подземных ходов. Оказываясь там, она всегда представляла себе осаду с приставными лестницами и чанами кипящего масла или внезапный штурм - то, как всю эту сложноустроенную черепаху пытались бы заполнить и покорить какие-нибудь враги Неаполитанского королевства. Как гремели их мечи и доспехи, и как доблестные воины короля из Анжуйской или Арагонской династии отражали их напор, смахивая пот с лиц.

Чайки облюбовали бастионы и отвесные стены замка, срывавшиеся прямо в море. Здесь их прикармливали туристы, и к тому же не наблюдалось такой отчаянной, как в городе, конкуренции с голубями. Они парили, подолгу не взмахивая крыльями, просто ложась на потоки ветра. Правда, вблизи были куда менее поэтичными и более чумазыми, чем издали, а их крики резали по ушам - но нужно же хоть чем-нибудь расплачиваться за спокойствие... Чайки обычно не боялись людей, и однажды она простояла с четверть часа бок о бок ("бок о крыло"?) с одной из них, плечом подпирая зубец стены. Чайка сидела спокойно и неподвижно, с истинной царственностью обозревая горизонт, и ветер ерошил её перья.

Она пристрастилась (практически без самовнушения) к неаполитанским бискотти - свежим и сладким, точно мечта о юности. Русское слово "печенье" категорически им не шло; в этом она мысленно соглашалась с Викой, продолжавшей забавно "обитальянивать" родные слова.

При этом, однако, есть было всё ещё тяжело: садясь за стол, она внутренне скручивалась от вины и отвращения, а каждый лишний кусок пролезал в горло лишь после безмолвной воспитательной беседы на предмет того, что "иначе никак". Она знала, что красота и покой были только тонкой плёнкой над хаосом, недолгой передышкой в боли - на долгом, долгом пути, который лишь начался. Краткосрочная анестезия, которой не хватит до конца операции. По ночам ей всё ещё снилась бездна - чёрная, голая, бессмысленная бездна жизни, оспяное лицо ночного города, в которое она заглядывала несколько раз. Каждый раз - после очередного разговора с Т., подобного битве, где проигравший и победитель заранее предопределены.

Она ждала возвращения боли, как приговорённый ждёт казни, коротая в темнице последнюю ночь. Ждала, но уже не хотела её. В Неаполе же всё доказывало, что можно жить и без боли. Просто жить. Странно.

Мартина, присылая ей номер своего друга, умолчала о единственной детали: что он тоже знает о существовании "девушки из Сибири" и не прочь написать ей первым. Сообщения Чезаре, сдержанные и скупые, приходили сначала на русском и только затем - на итальянском. Он поведал, что учит русский четыре года ("Мазохист", - подумала она) и что любит историю, особенно русскую (она уверилась в своём мнении). Спустя пару дней Чезаре предложил встретиться, чтобы попрактиковаться в языках, и она, поразмыслив, с прохладной вежливостью согласилась. Какая, в конце концов, разница? Она сможет сбежать, спрятаться, раствориться в любой момент, как уже делала много раз раньше - и всем на свете Чезаре, Джованни или Луиджи будет сложнее дозваться её, чем если бы они потерялись в глухой чаще.

Ночь первая

Посовещавшись, они выбрали воскресенье; точнее, выбрала она, потому что Чезаре с подозрительной готовностью соглашался на любую дату. Место он тоже предоставил уточнить ей, хотя она долго отнекивалась, повторяя, что не знает города. В конце концов выбрала нечто людное, хорошо обследованное и не очень далёкое от их дома с собором - чтобы, в случае чего, побег прошёл без осложнений.

По пути туда она впервые воспользовалась дорогим и неудобным неаполитанским автобусом. Там было так же душно и шумно, как на поезде до Помпей, но гораздо сильнее трясло и швыряло на поворотах. В России такого водителя посчитали бы лихачом, но здесь, само собой, никто не реагировал. Начиная тормозить, автобус кряхтел и фыркал, как больная кошка; компания пронзительно орущих мальчишек с банками Колы изображала эти звуки - даже довольно смешно.

Чезаре опаздывал, хотя и не критично. Жара плавила и лишала способности здраво мыслить. Она побродила немного, а потом присела на цепь, натянутую у фасада дворца между двумя столбиками. Цепи были толстыми, но декоративными, так что сидеть на них, наверное, не полагалось, - однако итальянцы спокойно сидели, и она села тоже, преодолев себя. Села и уставилась под ноги, в камни: их отполированный шагами глянец гладко блестел, вбирая кусачие поцелуи солнца.

– Привет, - по-русски сказал кто-то над ней. Она подняла голову.

Чезаре был довольно высоким - возможно, поэтому её сразу подбросило с цепи, будто разрядом тока.

– Привет.

Она вдруг как-то резко осознала, что вряд ли выглядит так, как подобает "молодому перспективному учёному" из России. По крайней мере, куртка могла бы быть не такой застиранной, а джинсы - не такими добитыми временем. Идеально отглаженная, даже на расстоянии пахнущая порошком рубашка Чезаре и его серо-синие туфли (в её родном городе скривились бы: щёголь) намекали на несколько иные стандарты.