Крики в ночи

— И что же они начали выпускать? — настаивала Эмма.

— Ну… это… — Эстель покраснела под загаром. — Они… мы… снова производили военную продукцию.

— Для немцев?

Она кивнула. Не самая славная глава в истории Франции.

— А-а, — вздохнула Эмма, будто доказала что-то и выиграла. — И какую же продукцию? Военные самолеты?

В конце концов Эстель, хотя и с оговорками, признала факт сотрудничества Сультов с оккупантами.

— Нет-нет, только компоненты. Комплектующие части. Не сами самолеты. Завод в Тулузе переключился на детали для ракет, для „Фау-1“ и Фау-2“.

Эмма откинулась назад, допила кофе и стала собирать свою сумку.

— И вы говорите, что дети сошли с ума. Дети Марселя? Сколько им было тогда?

— Они родились во время войны…

Эмма наконец собралась.

— Я так устала. Ты должен отвезти меня назад, Джим. — И затем, как прощальный выстрел: — Что случилось с семьей Сультов в конце войны?

— Не знаю, — призналась Эстель.

Эмма попросила меня оплатить счет и протянула руку Эстель:

— До свидания.

Мы оставили Эстель в Понтобане и поехали назад в свой неприветливый дом. Эмма развалилась на сиденье. Похоже, поездка утомила ее столь же сильно, как и меня.

— Я собираюсь проверить это, — сказал я. — Что случилось с фирмой Сульта во время и после войны? Что привело к тому, что двое детей сошли с ума?..

— Не знаю и знать не хочу, — отрезала она. — Делай, что тебе заблагорассудится. Это ты привез меня сюда.

— Дорогая… прошу тебя. Это может пролить свет на то, что случилось с нашими детьми.

— Они мертвы так же, как и дети Сульта, — прошептала она. — Не пытайся уверять меня, что это не так.

Я покосился на нее. Лицо ее было бескровным. Я знал, что ничего хорошего пребывание в этом месте, с его жарой и атмосферой таинственности и страха, ей не принесет.

— Почему ты не хочешь поехать домой, дорогая?

Она взвилась, словно подозревая заговор:

— Почему я? А ты, а твоя работа?

— Я?

Я даже не обдумывал такую возможность с тех пор, как все, ради чего я работал, вылетело в трубу.

— Тебе надо позвонить в офис.

— Я звонил Бобу несколько раз, пока ты болела. И Джону Симпсону. Боб сказал, что они справятся и без меня.

Я работал по шесть дней в неделю, но что теперь все это значило, когда все разбилось вдребезги? Пустующие поля и покосившиеся изгороди. Заброшенная земля. И все же я не мог уехать отсюда.

— Я останусь. Но тебе, дорогая, все же лучше уехать домой.

— А зачем ты остаешься?

Снова этот пытливый взгляд, полный подозрения, будто весь этот кошмар организовал я.

— Я все еще думаю, что мне следует быть здесь, чтобы помочь полиции.

— А как же твоя работа?

— К черту ее!

Мы проехали Шенон и свернули на дорогу к дому. Гряда холмов вдалеке, где зарождались грозы, перед ними пастбища, коровы щиплют сладкую траву.

— Дорогая, тебе действительно незачем здесь оставаться.

— Я подумаю об этом.

— Хорошо.

— Если я уеду, ты будешь встречаться с этой женщиной?

— Сомневаюсь.

Как и Эмма, я не мог оторваться от полоски смешанных деревьев: дуба, ясеня и ореха, где были найдены дети Сульта. Дом специально построен фасадом к месту трагедии, и все же это почти ни о чем нам не говорило, не давало никакой подсказки. Припаркованная полицейская машина стояла у нашего временного пристанища. Его каменные кремово-белые стены блестели на солнце, виноград, цеплявшийся за карниз, был весь в цвету.

Наша машина въехала во двор, дежурный жандарм отдал честь. Можно подумать, что мы были президентской четой. Лицо его было мне знакомо, и я остановил машину.

— Что случилось с тем парнем, который сбежал прошлой ночью?

На этот раз дежурил молодой, коротко стриженный брюнет.

— Думаю, ему стало плохо. Он вернулся немного пораньше.

— Он напугал меня до смерти.

Может, Клеррар врал, что он преследовал какую-то машину?

— Вы слышали о вторжении в дом прошлой ночью? О том, что исчезли игрушки моих детей?

Каменное лицо.

— Это знает старший инспектор.

Опять Ле Брев, хотя его и не видать поблизости. Я надеялся, что Эмма поймет: в ее присутствии здесь нет никакого смысла, зачем просто сидеть и ждать новостей? Эти люди подвели нас, но я решил действовать самостоятельно.

С мрачным выражением лица моя жена смотрела из окна кухни на зловещие деревья. Дрожь пробежала по ее телу.

— Джим, наверное, мне действительно надо уехать домой. Ведь ты так этого хочешь, да?

В ее словах слышался вызов. Наши отношения стали еще более прохладными, как я ни старался не допустить ЭТОГО.

— Дорогая, я вовсе не настаиваю на этом. Делай так, как считаешь нужным.

Я взял ее за руку, невольно чувствуя себя виноватым.

— Может быть, я уеду…

— Подумай об этом, дорогая. Когда ты хотела бы?

— Через день или два. Если не будет ничего нового о детях.

Я заколебался:

— Мне поехать с тобой?

— Нет, если только ты не нужен Бобу Доркасу…

— Не думаю, что во мне есть необходимость.

Еще одна правда. Эмма и я теперь нуждались только друг в друге, больше нам ничего не требовалось.

— Как знаешь.

Мы смотрели друг на друга, не в состоянии достучаться друг другу в души и понять самих себя.

— Где ты будешь жить?

— Я вернусь в наш дом.

Наш дом в Ричмонде. Наш далекий замок, из которого мы отправились в это путешествие. Работа, даже последний проект госпиталя в Бристоле, не представляла теперь для меня никакого интереса. Жуткая утрата сказалась на нас по-разному. Глядя на Эмму, мне хотелось дать ей время, чтобы стать самой собой, вновь обрести свое старое сильное „я“.

— Дорогая, я тоже скучаю по дому, — сказал я. — Ужасно. Но я собираюсь остаться здесь ненадолго, Эм. На случай, если понадоблюсь полиции. Мне нужно еще кое-что проверить.

Эмма передвигала предметы на кухонном столе, будто это были шахматные фигуры. Солонка, перечница, тарелки и ножи. Персики, покрытые пушком, высыпались из бумажного пакета.

— Как тебе это нравится?

Я провел ужасный полдень, слоняясь по двору, даже прогулялся в лес. Никого не было вокруг, и все же меня не отпускало ощущение, что за мной исподтишка наблюдают. От ворот глазел жандарм. Когда я спросил, что случилось с его сослуживцем, он ответил, что не имеет ни малейшего представления. Его только что вызвали из Марселя на дежурство.