Крики в ночи
Шрифт:
— Джим, останься на ночь.
Я помолчал, глядя на нее.
— Не могу.
— Я буду вести себя как паинька. Ты не должен думать обо мне плохо. — Она провела пальцами по пламени свечи. — Я такая, как есть.
Я ощутил ее силу, но что-то удерживало меня. Чувство стыда, вины? В пляшущих огоньках, в этом уютном доме, прихлебывая вино, я боролся с искушением. Я не хотел, чтобы Эстель стала для меня чем-то большим, чем просто помощницей. Жажда любви, как и голод, является сильнейшим из чувств. Мне казалось, идет борьба за выживание, как это бывает с брошенными в воду котятами, которые пытаются выплыть. Старухи в
— Расскажи мне о Жанне, — попросил я.
Она поколебалась.
— Жанна в Париже. В Сорбонне.
Я ничего не знал о ее дочери. Не считая фотографий светловолосой девочки на камине, не было никаких других признаков ее существования. Но, возможно, в доме у нее была своя комната, которую я еще не видел.
— Она приезжает сюда? На каникулы?
Эстель кивнула:
— Естественно, она видится со мной.
Я прошел в гостиную и вернулся с фотографией Жанны в серебряной рамке. Девчушка со смелыми глазами и короткой прической. Точеный носик и твердый рот, возможно, как у матери, возможно, нет, наверняка сказать трудно.
— Тебе пришлось ее воспитывать одной?
Эстель пожала плечами:
— Само собой разумеется.
— И затем она покинула дом?
— Мы все так поступаем.
— Она часто бывает здесь?
Эстель не хотела говорить о себе. Эта тема, казалось, смущает ее.
— Она приезжает. Гостит. Уезжает. Со всеми детьми так происходит.
Я вернулся к своим собственным проблемам. Она прикоснулась к моим рукам, слегка сжав их, и еще раз осмотрела синяки.
— Ну что ж, они сейчас выглядят не так уж плохо.
— Эстель, ты уже очень помогла мне однажды. Когда мы ездили к Элореану. Ты поедешь со мной еще раз?
— Куда?
— Узнать правду у Ле Брева.
— Думаю, не смогу.
Я отодвинул стакан и поднялся. Я понял, что нужно уходить. Часы показывали одиннадцать, я окреп и чувствовал себя почти нормально.
— Куда ты? — спросила она в тревоге.
— Назад в Сен-Максим.
— Джим, останься со мной, пожалуйста. Тебе не надо ехать туда сегодня, в таком состоянии.
Предложение звучало заманчиво. Мы были двумя ищущими людьми, могли дать и взять, но желание прошло. Не сегодня, не сейчас.
— Почему ты не хочешь остаться?
— Мне нужно подумать, обмозговать кое-что, — сказал я.
— Не уходи сейчас, ну, пожалуйста.
Я боролся за свою семью. Проще всего было бы забыть, кто я, зачем я здесь. Убедить себя, что могу помочь ей. Но меня избили профессионалы, которые следили за мной. Кто-то боялся меня. Кто-то предупреждал меня. Я не мог доверять Ле Бреву, так почему должен доверять ей? Сомнения терзали меня.
— Эстель, дорогая моя, мне очень жаль. Лучше не надо.
Тихо, почти шепотом она быстро спросила:
— Что ты хочешь, чтобы я сделала?
— Помоги мне узнать о детях Сульта.
Расстроенная, несчастная, в глазах страх. Она крепко прижалась ко мне.
— Нет, не могу.
— Почему нет? Ну почему?
— Сначала останься со мной на ночь.
Но если я так сделаю, Эмма об этом непременно узнает. Узнает, как только поговорит со мной. Эмма. Мартин. Сюзи. Ради них я нахожусь здесь, все еще борясь с собой.
— Эстель, дорогая, я должен идти.
Она
плакала.— А полиция? Ты сообщишь о нападении?
К этому времени я уже чувствовал себя получше.
— Пущу это дело на самотек, — ответил я. — Эстель, ты все же поможешь мне?
— Не знаю, — ответила она.
— 17 —
Ле Брев, похоже, прекратил расследование. Я постоянно справлялся о нем, но он так и не появился.
Клеррар заметил, что у меня на лице синяк.
— Да, — сказал я. — Кое-что случилось.
— Вам надо быть осторожнее, месье.
— Не волнуйтесь, буду.
Я чувствовал, что он провожает меня взглядом, пока я шел по коридору.
Я позвонил Эстель на следующий день, но никто не ответил. Я приехал в Понтобан на „форде“, все еще загруженном вещами детей, и оставил записку с просьбой позвонить мне. Пока я ехал назад по мощеным улицам старого города, где была расположена ее квартира, я все время ощущал у себя на затылке чужие глаза.
Прочно установилась жаркая погода, в голубом обессиленном небе ни единого облачка. Я обнаружил, что мне все труднее объяснять себе, почему я не уезжаю отсюда, но какая-то одержимость не давала мне сдаваться. По крайней мере, я могу попытаться продолжать поиски и, может, натолкнусь на что-нибудь, пока мечусь как сумасшедший, между Понтобаном и Сен-Максимом на своей машине с опущенными окнами и ревущим мотором.
Дозвониться до Эммы в Хэмпшир было невозможно. Черт бы их побрал, они что, ничего не понимают там, в комиссариате? Я настаивал на встрече со старшим инспектором, который возглавлял расследование, с человеком, приставившим ко мне жандарма, намекнувшим на ужасы прошлых лет и обещавшим приложить все усилия, чтобы найти детей. С человеком, который подозревал меня в преступлении, которого я не совершал.
В полиции только качали головой. Он уехал в отпуск, видимо, на несколько дней. Или, возможно, в Париж. Почему именно так, они не знают. Но у меня уже имелись адреса и номера из телефонной книги, которую я нашел, исследуя гараж; она очень пригодилась, поскольку в полиции говорили, будто его адреса в справочнике нет, и они не могут давать частные адреса. Мне нужна была помощь Эстель. Я решил подождать, пока не найду ее; казалось, она тоже избегает меня.
Я звонил каждый час, весь вечер, уверенный, что она вернется… Восемь часов, девять, десять, одиннадцать, двенадцать… Никакого ответа, и все же телефон продолжал звонить в квартире в Понтобане, где, как сказал мне ее коллега в редакции, она сейчас находилась.
Затем в час ночи она подняла трубку. Усталым голосом бросила:
— Алло.
— Эстель, послушай. Это я. Мне нужно проверить несколько адресов. Один из них может оказаться адресом Ле Брева. Ты поедешь со мной? Пожалуйста.
Я слышал, как она задержала дыхание.
— Я устала и ужасно занята… — сказала она. — Знаешь, который час? Уже за полночь.
— Пожалуйста. Мне нужна помощь, Эстель.
Я давил и давил на нее без передышки.
— Хорошо, — неохотно согласилась она. — Сделаю все, что смогу.
Я продиктовал ей адреса двух Ле Бревов и попросил проверить. Утром она перезвонила мне в гостиницу. Первого дома уже давно нет, он пошел на слом, но другой, на бульваре Гамбетты, принадлежит мадам Ле Брев. Долгая пауза, затем Эстель спросила: