Криминальные будни психиатра

Нет, это не Шарабчиев.

И тем более не диспетчер Делюшкевич. Ее скорее бы убили на родине, дома. Какой смысл дожидаться, пока она в Москву свалит, ехать за ней и убивать? Бред!

Может, все-таки главная цель — кладовщик, которого убили последним? Но пять трупов до того? И один из них — директорский? В голове не укладывается…

А если рассортировать убийства по степени риска? Наиболее рискованное — вынужденное, а все остальные — наугад, для прикрытия. Тогда получается, что целенаправленно хотели убить или директора склада или Нину Луковскую из отдела персонала. Они убиты в административном корпусе, где на единицу площади приходится больше народа, чем на складах, где все постоянно снуют по коридору из кабинета в кабинет, где риск нарваться на нежелательного свидетеля очень велик. Это тебе не складская камера и не зарядная, особенно вечером, когда народу на складе остается мало.

Значит — Луковская или директор… А может, оба они что-то знали? Интересно, не было ли между ними любовной связи? Нет, не было, можно даже не звонить Виталию с уточнениями. Во-первых, братец сейчас перманентно не в духе, и это закономерно, потому что трясут его (и его коллег) с этим чертовым Кулинаром по нескольку раз на дню. И у Ирины спрашивать не надо, потому что, и это уже во-вторых, если бы Луковская была директорской любовницей, то об этом все бы знали, обсуждали, судачили, и до Савелия бы дошел сей факт, сто пудов бы дошел.

А что тогда еще может их связывать?

Не мог же директор оказаться свидетелем убийства Луковской? Тогда бы или-или — или же убийца расправился бы с ним сразу, или же директор убийцу сдал бы. Ах, сплошные «бы». Если бы да кабы, да во рту росли грибы… Бред! Свидетелей убирают сразу, до тех пор пока те не расколются.

Возможно, Луковская была кем-то вроде «серого кардинала»? В масштабах складского комплекса? Все знала и тихой сапой претворяла в жизнь директорскую политику? А кто в таком случае помешал бы директору сделать ее своим заместителем или хотя бы начальницей отдела кадров, то есть отдела персонала? Да никто бы не помешал, ибо своя рука — владыка. Нет, глупая это версия.

Эта версия глупая, та — совсем не подходит, третья притянута за уши, да еще с треском… А что остается? А ничего не остается! Остается сидеть у моря и ждать погоды! Мерзкое, бесперспективное занятие — ждать. От тебя ничего не зависит, ты полностью отдаешься в руки провидения, ты сидишь и ждешь… Дожидаешься следующего убийства и снова ждешь, потому что по-прежнему ничего не понимаешь. И не поймешь?

«А оно тебе надо? — вдруг проснулся внутренний голос. — Чем над всякими загадками голову ломать, лучше о диссертации подумай или офис поищи, раз уж решил частной практикой заняться. Виталик-то тебе с диссертацией не поможет, даже если очень попросишь…»

— Надо! — вслух ответил Савелий, притормаживая на светофоре. — Мне больше всех надо, такой уж я шебутной уродился. А Виталик — он родственник, брат двоюродный, и системе взаимозачетов в наших отношениях делать нечего.

Нечего так нечего. Голос умолк и больше о себе не напоминал.

Задумавшись, Савелий не сразу тронулся с места и оттого не смог проехать перекресток: зеленый горел какие-то считанные секунды. Пришлось остановиться прямо перед зеброй и слушать обильные благословения-сигналы от водителей стоявших сзади автомобилей. Любит у нас народ погудеть надсадно, да не просто так, а в каком-нибудь ритме. Один чередует два протяжных сигнала с тремя короткими, другой даст длинный, а в конце два раза пикнет отрывисто.

Среди пешеходов, переходивших через проезжую часть перед машиной Савелия, мелькнул знакомый профиль и не менее знакомая всклокоченная шевелюра доцента Щукина с кафедры госпитальной терапии. Савелий хотел окликнуть хорошего человека, предложить подвезти его, но не успел — красный сменился желтым, Щукин, и без того легкий на ногу, убыстрил шаг, а сзади начали сигналить уже не возмущенно, как раньше, а очень даже угрожающе, так что пришлось резво трогаться и ехать.

Мысли охотно переключились с убийств на Щукина, всегда приятнее думать о хорошем. Накатило нечто вроде ностальгии, вспомнились студенческие годы. «Боже мой!» — ужаснулся Савелий, осознав, что он окончил школу тринадцать лет назад, а семь лет назад получил диплом врача. Как бежит время, неумолимо бежит, кажется, что это было только вчера, ну, пусть — позавчера, короче говоря, совсем недавно, а тут целых тринадцать лет! И самому ему уже тридцать недавно стукнуло, первого июня, в Международный день защиты детей. Так не успеешь оглянуться, стукнет тридцать пять, затем — сорок, потом — пятьдесят… А дальше и думать не хотелось, поэтому Савелий вернулся к Щукину.

О Щукине он вспоминал с признательностью. Бывают очень вредные педагоги, бывают так себе, вредноватые, бывают — невредные, бывают и добрые, а Щукин был не просто добрым, но еще и очень ответственным. Казалось бы, проговори материал и забудь, проработай тему и иди дальше, но Щукин так не мог. Он старался донести знания до каждого студента и, кроме того, старался научить думать так, как положено думать врачу. Мыслить клинически.

— Еще Гиппократ говорил: «Qui bene dignoscit bene curat»! [18] — любил повторять Щукин, подсовывая студентам трудные диагностические задачи.

18

«Кто хорошо диагностирует, тот хорошо лечит!» (лат.)

Если под рукой не было малопонятных больных, Щукин терзал задачами «собственноручной выпечки». «Вот вам жалобы, дорогие коллеги-клиницисты, вот вам симптомы, вот данные обследования — извольте выставить диагноз и обосновать его, то есть объяснить, как вы к нему пришли». Причем задачки у Щукина были те еще — правильный диагноз искусно скрывался за множеством вероятных и вполне правдоподобных, но в то же время неправильных.

— Кривое попадание, — морщился Щукин, слыша неверные ответы.

— В точку! — резюмировал он, когда наконец выставлялся правильный диагноз.

Именно что «наконец», потому что сразу, с наскоку щукинские задачки было не решить. С кем-то из больных еще можно было разобраться быстро, но не с этими каверзными казусами.

— Зрите в корень! — призывал студентов Щукин. — Умейте отделять главное от второстепенного! Умейте видеть то, что не лежит на поверхности!

Щукин никогда не ругался. Самым тупым и нерадивым он дружелюбно говорил:

— Ничего, не переживайте. — Те, кстати говоря, и не думали переживать по поводу своей тупости, ибо к ней давно привыкли, но Щукину казалось, что переживать они все-таки должны. — Не переживайте. Медицинский статистик тоже хорошая специальность. Спокойная такая, а если в циферках ошибетесь, то и поправить несложно. Опять же медицинскому статистику легко карьеру сделать, потому что он привык с цифрами работать, а это — главное умение любого руководителя. Так что не переживайте.

«Мыслить клинически» в понимании Щукина означало мыслить нестандартно и непременно докапываться до сути, желательно — в кратчайшие сроки, ведь больные иногда не склонны дожидаться, пока там доктора раскачаются да растекутся мыслью по ветвистому диагностическому древу. Умрут — и на все вопросы нерадивым и недалеким клиницистам даст ответ патологоанатом. Недаром же говорят, кто в шутку, а кто и всерьез, что посмертный диагноз — самый верный.

— Если вам мешает один симптом, — учил Щукин, — ну никак не желающий укладываться в рамки диагноза, отбросьте его на время, выставьте диагноз, а затем попытайтесь объяснить этот симптом уже с позиции выставленного диагноза. От частности — к целому, от целого — к частности. Клиническая математика…

Злые языки, ухватившись за одно из любимых выражений доцента, прозвали его Клиническим Математиком. Щукин не обижался, напротив — сам употреблял это прозвище и говорил, что оно ему нравится. Главное, что клиническим идиотом не прозвали, уже хорошо.

Если вам мешает один симптом, не желающий укладываться в рамки диагноза, отбросьте его на время…

Если вам мешает один симптом, не желающий укладываться в рамки диагноза, отбросьте его на время!

Если вам мешает один симптом, не желающий укладываться в рамки диагноза, отбросьте его на время!!!