Криминальные сюжеты. Выпуск 1

Он ждет меня, закутавшись в свой клетчатый плащ. Эта дурочка опять пришла его провожать, не стесняясь меня, она долго и яростно целует его в губы, нынешние девицы совсем потеряли стыд. Вертолет уже кружится над нами, через минуту он мягко приземлится. Последний поцелуй, я стараюсь на них не смотреть, девушка с трудом отрывается от Хензега, а мне почему-то больно. Поднимаюсь первым, но и спиной вижу их печально поднятые руки, потом чувствую сзади его обжигающее дыхание. Так и не обернувшись, я занимаю свое место, он — свое, потом он спрашивает:

— Как твоя жена?

— Все так же, — отвечаю я.

И вдруг чувствую в горле какой-то комок, царапающий его, льется теплая кровь, я захлебываюсь, глаза становятся мокрыми, я тянусь за платком, а Хензег, заметив мой жест, успокаивающе похлопывает меня по плечу.

— Все мы смертны, Зибель.

Он произносит это как человек, для которого смерть — всего лишь отвлеченное понятие. Но я-то хорошо знаю эту негодяйку. Давно ее знаю. Мачеха для одних, любовница для других. И никогда не опаздывает. И никому не прощает. Знаю, как она явится к Елене, врачи, смотревшие ее, все мне подробно объяснили. Не знаю, как я это переживу. То ли я слаб, то ли очень, очень ее люблю. Елену будут рвать на части страшные боли, даже морфий не поможет. И она об этом знает, но все равно не прощает мне. И не простит до конца, я ее знаю. А когда-то, очень давно, она меня любила. Было ли это на самом деле или я снова что-то выдумываю? Было…

Хензег возвращает меня к действительности. Он очень трезв, как будто и не целовался только что со своей дурочкой.

— Они что-то опять меня беспокоят.

«Они» всегда его беспокоят. Он так и сказал генералу Крамеру. «Они» — это наши воспитанники. Сто штук кло-нингов, которых я сделал из куска кожи этого старого козла, доктора. И он был очень умным, и он был упрямым, но я справился с ним, лично справился. Только с одним я не могу справиться — с ледяными мурашками, которые бегают по моей собственной коже. Когда я спускаюсь в подвал, руки начинают дрожать, мне кажется, что этот старый козел сейчас выскочит откуда-нибудь и набросится на меня. Я пытаюсь оттолкнуть от себя это неприятное ощущение, начинаю думать о чем-нибудь ясном и конкретном и вместе с этим ясным и конкретным и с Хензегом, который идет рядом, подхожу к своему кабинету. Там меня ждет новая встреча с Еленой, моей Еленой, такой, какой она была в то время, когда любила меня. Она ласково смотрит на меня и дружески кивает. Это ничего, что она неживая. Больше всего я люблю эти часы в своем кабинете.

— Мне кажется, что они…

Хензегу все время что-то кажется. Страшно беспокойный человек. И передает свое беспокойство выше. Я его не слушаю, он меня раздражает. Хорошо, что пилот из надежных людей, никогда не встревает в разговор. Мы спускаемся и, прежде чем Хензег успевает закончить фразу, садимся на площадку. Страна наша не бог весть как велика. Вероятно, и Хензег думает о том же:

— Вам не кажется, что настало время несколько расширить нашу территорию?

— А на этот раз за чей счет? — злобно спрашиваю я.

Лицо Хензега с широко раскрытыми глазами застывает от неожиданности. Он может на меня донести, но он колеблется, я это чувствую. Их двое, а я один. Пилот слишком умен, смотрит на пульт, как будто ничего не слышал. Хензег продолжает колебаться, видимо, прикидывает все «за» и «против». Побеждает наука, я все еще ей нужен. Все еще нужен. И ему пока нужен. Хензег один не может справиться. В ту минуту, когда он поймет, что может справиться и сам, со мной будет покончено. Но эта минута еще не наступила. Мы спокойно спускаемся. Между нами ничего не произошло. Вертолет тут же улетает обратно. Тайная дверь распахивается перед нами, нас принимают в свои объятия длинные освещенные коридоры, и мы снова погружаемся в строгий и логичный мир клонингов, созданный нами самими.

3

Это мой кабинет. И в то же время не мой. Не знаю, что произошло, но изменение висит в воздухе. Не вижу ничего нового. Никто ничего не трогал. Может быть, кто-то стоит снаружи? Открываю дверь, она бесшумно ползет и оставляет пустой светящийся прямоугольник. Спокойно смотрю в него. По коридору удаляется один из них, не могу сказать точно кто. Я смотрю на них двадцать лет, с самого рождения, они выросли на моих глазах, и мне иногда кажется, что я их различаю, но не могу сказать с уверенностью. Только сумасшедший может быть уверенным в подобных вещах. А я считаю себя нормальным. Несмотря на то, что Елена…

— Конечно, ты сумасшедший! — говорит она со стены.

Снова ледяная дрожь пробегает у меня по спине. В кабинете никого нет, но ощущение чужого присутствия не покидает меня. Я снова оглядываюсь по сторонам, снова ищу. Фотография Елены неподвижна и мертва, она молчит. И живая Елена молчит.

— Ты сумасшедший! — повторяет еще один голос.

Я хорошо знаю этот голос. Поворачиваюсь — никого.

Это голос того старого козла, тощего и упрямого, всего-то горстка костей, а упрямства — как у ста ослов.

— Ты сумасшедший! Только сумасшедший способен на такие убийства, способен обокрасть своего профессора, обмануть его и в конце концов убить. Будь ты проклят!

Я вижу его, он поднимает руку кверху, вскидывает подбородок, обнажая тонкую качающуюся шею и острый кадык. Скелет. Я закрываю глаза. Открываю их. Его нет. Нет, он здесь, выходит из темного угла комнаты и надвигается на меня. Так он шел тогда к камере. И смотрел на меня такими же глазами, слегка воспаленными и опухшими от утомления и боли. До последней минуты он работал. До последней минуты что-то черкал на обрывках старых газет. Я так и не сумел разобраться в его каракулях. Но храню их в самом нижнем ящике своего стола. Храню долгие годы. Я удаляюсь к двери, хочу зажечь все лампы, но рука так и застывает протянутой и липнет к стене.

— Не двигайся! — злобно шепчет старик и все приближается, я чувствую его обжигающее дыхание, чувствую его самого всего лишь в шаге от себя. — Еще ничего не кончено. Теперь ты мой. Твоя очередь расплачиваться! И ты заплатишь мне за все!

Он совсем близко, почти касается меня рукой.

— Помогите! — кричу я.

Знаю, что это бессмысленно, ни один звук не выходит наружу из этих кабинетов, но все же кричу. Что-то сковало мне руку, я не в силах пошевелить пальцами. А старик медленно начинает расти. И улыбается. Он разрастается, становится огромным, заполняет собой всю комнату, раздвигает стены.

В последний раз я смотрю на портрет Елены. Ее спокойная улыбка вселяет в меня уверенность, возвращает смелость. Старый козел мгновенно исчезает. Я один. Весь мокрый от пота. Уставший и напуганный до смерти, я плюхаюсь в кресло и продолжаю смотреть в этот угол. Самый обычный угол, где сходятся две белые стены и где никого нет, но страх все еще ползет по моему телу, и я не смею закрыть глаза и перевести дух.

4

Я читаю лекции по специальной системе, о которой никому не рассказываю. Клонинги слушают меня внимательно, я всегда умел хорошо говорить. Еще студентом я отлично сдавал экзамены. Потом защищал диссертации. Кризис наступил позже — после смерти детей. Прошли годы, прежде чем я более или менее пришел в себя. Но ничто не возвращается полностью.

Внимательные взгляды мальчиков подсказывают мне, что в чем-то я ошибся, но в чем, пока не могу понять. Я останавливаюсь. Взгляд скользит по лицам, останавливается на каждом из них, и я прихожу в ужас. Вероятно, они без слов понимают, что означает мой взгляд. Долго смотрят друг на друга, потом снова на меня и молчат. Ждут объяснения. Пусть ждут. Мне нужно время, чтобы привести мысли в порядок. Но времени нет. У меня не получается. Смотрю на часы. Остается всего несколько минут до прихода Хензега, это спасение, неверным голосом я диктую список литературы, необходимый для их исследований. И снова наступает молчание. А их глаза — это глаза того сумасшедшего, многократно повторенные глаза того сумасшедшего, совсем разумные, совсем человеческие глаза.