Кристальный пик

Когда из-за туч вышло солнце, мы снова выдвинулись в путь. Золотая Пустошь занимала простор, соразмерный туату Найси, однако если тот можно было перелететь от края до края всего за двое суток, то с Золотой Пустошью так быстро не управиться. Жара и песок замедляли. Желая поскорее преодолеть надоедливую пустыню, мы нарушили завет Ясу и летели до самого вечера, отказавшись от остановок в полдень, из-за чего вскоре и поплатились: Кочевника первого настиг солнечный удар, и лишь поэтому он не успел сокрушить меня.

Вынужденные заночевать, мы спустились на землю вблизи руин древнего города, утонувшего в песке, но не осмелились войти в проклятую обитель, где когда-то поклонялись Дикому, пускай многие рундуки^[26] и уцелели. Вместо этого мы отыскали пещеру в окружении голых обожженных деревьев, неглубокую и круглую, где развели костер, чтобы пожарить парочку варанов, подбитых Кочевником еще на прошлом перевале. Жаренные на углях, они оказались на вкус как курица, и были всяко лучше, чем пресные хлебные лепешки, которые насобирала нам в дорогу Мелихор (Сол оказался прав — только их она и взяла). Я в одиночку умяла целого варана, раз Кочевник отказался от еды: когда его наконец-то перестало рвать, он завалился на подстилку и стал глушить пустое вино.

— Впервые я так рад, что ошибся, — сказал он внезапно, уставившись в потолок. На его лице по-прежнему не было краски, и потому юность, раскрашенная вместо этого тенями от костра, казалась невинной, чистой, почти такой, каким и был сам Кочевник в глубине своей полумедвежьей души. — Я так переживал за Тесею все эти дни, корил себя, что позволил ей остаться, что не утащил из сида силой… Стоило задремать, как мне снилось, будто я с родителями укрываю ее полевыми цветами, вереском и незабудками, прежде чем сжечь. А Тесея-то оказалась всех умнее, действительно в мать пошла! Богов выбрала, а не людей. И правильно сделала. В сиде ей сейчас всяко безопаснее, чем в нашем мире. Там ее по крайней мере никто не зарубит топором и не задавит камнями. Будь она здесь, с нами, я бы боялся гораздо сильнее.

— А ты мудреешь на глазах, — похвалил Солярис вполне серьезно, и Кочевник так же серьезно ответил:

— Ага. Спасибо. Наверное, это от перегрева. Вот искупаюсь в речке холодненькой, как только Золотую Пустошь пересечем, и мигом все пройдет, дай боги!

Мелихор и Солярис переглянулись, но промолчали, продолжив жевать изюм, из-за которого часом ранее снова и поругались. Я наблюдала за ними, спорящими о пользе сухофруктов, как за детьми, и страхи начинали рассеиваться. Помогало и гранатовое вино, которое мы распили на троих из бурдюка Кочевника, когда тот заснул, раскинув руки. От питья и усталости, накопленной за недели странствий, я теперь легко погружалась в сон что посреди песка, что в пещере, что прямо у Сола на спине. Именно поэтому вскоре и заснула снова. Костер трещал, обугливая вараньи косточки, подброшенные к сухим поленьям, и в конце концов стал затухать. Примерно в то же время я почувствовала, как Солярис целует меня в лоб, и резко проснулась. Но не из-за него, а из-за холода, который за тем последовал и которого не должно быть, когда рядом лежит дракон.

— Сол?

Я заерзала на подстилке и похлопала рукой по другой ее стороне — мятая и пустая. Приняв сидячее положение, я подождала, когда глаза привыкнут к темноте, прежде чем смогла разглядеть очертания Мелихор, свернувшейся у стены калачиком, и Кочевника на другой стороне от нее, храпящего так, что с потолка сыпалась сухая известь. В кострище тускло светились угли, покрытые оранжевыми прожилками, но мне все равно пришлось передвигаться на ощупь, чтобы добрести до выхода из пещеры и встать на тропу лунного света, просачивающегося внутрь.

Звезды в Золотой Пустоши горели необыкновенно ярко, и вместе с полной луной, низко висящей над горизонтом, небо напоминало дно королевского ларца, усеянное бриллиантами. В их сиянии песчаные дюны приобретали стальной оттенок, такой же морозный, как ночной воздух. От перепада температур трещала голова, а по коже ползли мурашки. Я обхватила себя руками, вглядываясь вдаль, где из-под песка выступали белые камни оскверненных руин, пока вслушивалась в ночную мелодию пустыни.

Если днем здесь стояла тишина такая же мертвая и выжженная, как земля, то ночью Золотая Пустошь оживала. Где-то вдалеке раздавались завывания диких зверей, звуки тигриной охоты, шелест песка, гонимого ветром, и стук чего-то, похожего на барабаны, будто у пустыни билось сердце. В этой музыке первобытных начал приглушенные голоса, доносящиеся из-за скрюченных деревьев, казались чужеродными. Я разобрала их не сразу, но затем разглядела и две непропорционально длинные тени, просвечивающиеся через каньонную трещину. Однако те голоса мигом затихли, стоило мне приблизиться к ним, а песку под ногами захрустеть.

— Ох, поглядите, кто проснулся!

— Сильтан?

Я растерла рукой глаза, проверяя, не снится ли мне. Он сидел на высохшем срубе пня, который мы пустили на костер, и раскачивался на одном месте, теребя новенькую серьгу в ухе — круглую, как монета, да еще и с россыпью самоцветов по краям. Одежда на Сильтане была самой простой, зато на тонких пальцах с перламутровыми когтями красовалось минимум по десять перстней. Песок лип к его босым ногам, а волосы лежали в несвойственном ему беспорядке. Очевидно, он только-только прилетел, но оставался вопрос — как?

— Отрадно видеть, что мой брат не угробил тебя во второй раз, — ощерился Сильтан, помахав в ответ на мой удивленный взгляд крошечным письмецом, свернутым трубочкой. Бледно-оранжевый пергамент с крошками разбитой печати и узором синих чернил выглядел знакомым. Именно на этом пергаменте Ясу написала известие о моем скором возвращении в Столицу, прежде чем привязать его к лапке стрижа и выпустить того из окна. — Я перехватил письмо на границе с Медб, где как раз расспрашивал про вас. Увидел печать Амрита и решил проверить. Кто бы подумал, что вас в такую глушь забросит? Изначально я надеялся, что вы вернетесь туда же, откуда исчезли, — то бишь в леса Дану, — но когда минула неделя, то понял, что ждать вас там бесполезно…

— А нечего было Рубин с Тесеей без присмотра оставлять! — подал голос Солярис, все это время стоявший ко мне спиной и, кажется, не собирающийся поворачиваться. — Сам вызвался сопровождать их в поисках колодца и сам же бросил. Вот если бы исполнял свой долг, как положено, то попал бы в сид вместе с нами! И не пришлось бы по Кругу месяцами рассекать, людей допрашивать. Впрочем, о чем это я… Бешеной собаке и семь лиг — не крюк.

— Собаке, может, и не крюк, а дракону очень даже. Я здорово утомился, знаешь ли, — пожаловался Сильтан нарочито ноющим, как у девицы, голосом. — Хотя не стану спорить, ваша участь куда более жестока. Все эти вёльвы полоумные, волчьи госпожи, принцы, туманы… Похоже, мне даже повезло, что я тогда потерялся. — Сильтан спрыгнул с пня, потянулся, разминая мышцы, и его руки с шеей начали золотиться, обрастая чешуей. — Ладно, в дороге поболтаем. Втроем летим, значит? А сестрицу что, с тупоголовым оставим?

— Куда летим? — растерялась я, все еще сонная.

— Рубин не летит, — отрезал Солярис и наконец-то посмотрел на меня. Лунный свет запутался в его волосах, мерцая в них звездами, и обточил хмурый профиль, делая Сола похожим на статую. — А ты возвращайся в пещеру и ложись спать, — сказал он уже мне. — Передай Мелихор, как проснется, чтобы на север путь держала и по прибытии Медовый зал к периату подготовила. Она в курсе, что это значит.

— Зато я не в курсе. Солярис, объясни нормально, что здесь происходит! Ты собрался улетать куда-то? Без меня?

Сильтан притих, но не стал притворяться и делать вид, будто ему неинтересно. Наоборот: подался вперед, снова усевшись на пень, и присвистнул, когда Сол, тяжко вздохнув, отвел меня под руку в сторону. Глаза его горели золотом в темноте, рубашка была застегнута до воротника, а пояс скреплен с небольшой кожаной сумкой на боку, куда могла поместиться максимум фляга воды и кусок хлеба. Во всем виде Сола читалась решимость немедленно отправляться в путь, а в выражении лица — непреклонность. Тем не менее он молчал, давая мне осознать все самой, и в конце концов меня озарило: Солярис пытался сбежать, а я проснулась и помешала его планам. Вот что означал тот поцелуй в лоб, который я почувствовала сквозь сон — прощание.