Критические рассказы
Шрифт:
Но слез у него нет в этот день, — и поэма с замечательной лирической силой изображает тупую, бесслезную боль мечущегося в тоске человека, спасающегося от себя самого. Характерно для этой поэмы изобилие двух звуков у и ы, передающих именно тупость, безысходность не облегчаемого слезами страдания: понуренный, понурый, уныние, пустынный, увы.
И как всегда бывало, во время этой беспричинной тоски, он тщился отыскать ее причину. Ему нужно было, хотя бы post factum придумать для нее какой-нибудь предлог или повод. На этот раз он пробует объяснить ее старостью: ему пошел пятидесятый год. Как будто в сорок лет, и в тридцать, и в двадцать, и в юности, и в детстве он не испытывал такой же хандры! Как будто мы не знаем, что он страдал от нее еще восьмилетним ребенком!
Это был гений уныния. В его душе звучала великолепная
Его излюбленный стихотворный размер есть по самому существу своему панихида. Если бы этого размера не было раньше, Некрасов сам изобрел бы его, чтобы хоть как-нибудь выразить ту звериную, волчью тоску, которая всю жизнь выла в нем. Да он и вправду изобрел этот стих, эту особенную, специально-некрасовскую пульсацию стиха, в которой главное очарование его лирики. Отнимите у него этот ритм, и у него ничего не останется. Некрасов не хандрящий — не поэт. Нет уныния — нет вдохновения. Пока он не нашел в себе этого ритма, он был литературный ремесленник, но едва этот ритм открылся ему, он сделался могучий поэт.
У Пушкина и у Лермонтова слово угрюмый было случайное, малозаметное слово, а у Некрасова оно выпятилось на первое место и заслонило все другие эпитеты… Кажется, угрюмость — это главное свойство всех вещей и людей, которое он подметил в природе. «Угрюмы лавки, как тюрьма»… «Угрюмый дом, похожий на тюрьму»… «Леса у нас угрюмые»… «Все лес кругом, угрюмый лес»… И бурлак у него «угрюм», и мужик «угрюм», тучи «угрюмы», и горы «угрюмы», [192] и сосны «угрюмы», и пустыня «угрюма», и каморка «угрюма», и Нева «угрюма», и Кама «угрюма», и Иван «угрюм», — и декабрист Трубецкой:
192
См. его юношеское стихотворение «Горы»: «Цепи гор белоголовой угрюмо-дикая краса».
О, милый, что ты так угрюм?
«Беден и зол был отец твой угрюмый», — говорит он об отце любимой женщины. И о своем отце: «угрюмый невежда». И о своей музе: «угрюмая муза». Даже описывая радостный праздник весны, он и там нашел угрюмые звуки; он услыхал голос, который —
Чу! кричит заунывно: ay!Потом через несколько лет он зачеркнул это непраздничное слово и написал:
Чу! кричит: «Парасковья, ау!» [193]
193
Ср. «Стихотворения Н. Некрасова». 1864, ч. III, с. 124, с изданием 1873, т. II/
Иногда вместо угрюмый он пишет унылый, это ведь так зловеще рифмуется с другим его излюбленным словом, — могила:
Не говори, что дни твои унылы… Передо мной холодный мрак могилы… Знаю, день проваляюсь уныло… И пугать меня будет могила… Сопрутся люди, смущены, унылы… И подвезут охотно до могилы… Словно как мать над сыновней могилой… Стонет кулик над равниной унылой… Касатка порхает над братней могилой… И плющ зеленеет, и ветер унылый…Он по самой своей природе — могильщик. Похороны — его специальность. В его книге столько гробов и покойников, что хватило бы на несколько погостов. И какие погребальные заглавия: «Смертушка», «Смерть крестьянина», «Похороны», «Кладбище», [194] «Гробок», «Могила брата». Один из его романов так и назывался «Озеро Смерти» — а потом стал называться «Мертвым Озером». [195] И какие погребальные метафоры! — людей он называет червями, которые копошатся на трупе:
194
Стихотворение
Некрасова «Утренняя прогулка» первоначально называлось «Кладбище». А. В. Никитенко. Моя повесть о самом себе. СПб., 1905, т. I, с. 548.195
«Современник», 1850, т. XIX.
тучи — гробами, Неву — гробницей, землю — мертвецом:
Земля не одевается Зеленым ярким бархатом И, как мертвец без савана, Лежит под небом пасмурным Печальна и нага.Снег — это, конечно, «саван», «погребальный покров»!
Как саваном, снегом одета Избушка в деревне стоит… В белом саване смерти земля… На белом, снежном саване… Словно до-сердца поезд печальный, Через белый покров погребальный Режет землю…И туман у него тоже саван:
В саван окутался Чертов овраг.Деревенские зимние сумерки для него как бы всемирная смерть:
Как будто весь мир умирает.Даже литеры в руках у наборщиков кажутся ему мертвецами:
мы литеры бросаем, Как в яму мертвецов.Взглянув в окно вагона и увидев дым паровоза, он опрашивает:
Что там? Толпа мертвецов?Увидев зимний деревенский пейзаж, восклицает:
Картина эта такова, что тут Гробам бы только двигаться уместно.Даже на небе у него гробы:
На небо взглянешь — какие-то гробы, Цепи да гири выходят из туч.Срубленный лес, по его ощущению, мертвецкая:
Трупы деревьев недвижно лежали.Похоронив друга и вернувшись с кладбища домой, он продолжает видеть его и сквозь землю в гробу:
Жадный червь не коснулся тебя, На лицо, через щели гробовые, Проступить не успела вода. Ты лежишь как сейчас похороненный, Только словно длинней и белей Пальцы рук, на груди твоей сложенных.Следить за разложением зарытого в землю покойника — обычное пристрастие Некрасова; при этом почти никогда не забывает он могильных червей:
То-то, чай, холодно, страшно в могилушке, Чай, уж теперь ее гложет, сердечную, Червь подземельный.Или:
Гроб бросят не в лужу, Червь не скоро в него заползет. Сам покойник в жестокую стужу Дольше важный свой вид сбережет.Гробовым, замогильным голосом читал он вслух эти гробовые стихи. «Некрасов читает каким-то гробовым голосом», — записала о нем Штакеншнейдер. «Голос Некрасова звучал совсем замогильной нотой», — вспоминает П. Гайдебуров. «Читал он тихим, замогильным голосом», — вспоминает Л. Ф. Пантелеев.