Кривич

– Что, не ндравится? То ли еще будет! Душу дьяволу продать не побоюсь!

– Так может ее у тебя уже и нет?

– Смотри, Суходол, заговорил. Как баит хозяин, это хороший признак.

– Тати!

– А, хоть бы и так! Я тебе даже вопросов задавать не буду. Поизмываюсь, а опосля кишки из брюха выпущу. Здохнешь в муках! Ежели б хозяин не лаялся, мы бы тебя просто загрызли, без всего огненного глуповства, но здеся ничего не попишешь. В кабале мы, вот и приходится куражиться.

Для Удала потянулись минуты боли, минуты понимания, что вот он - пришел его конец, и ничего поделать нельзя.

По сараю распространился приторно-сладковатый запах подпаленной кожи. Сдерживать эмоции, подстегнутые болью, он уже не мог. Со стоном выплеснул три этажа исконно-руссого языка, костеря, на чем свет стоит горбуна и его подручных, а блаженное забытье никак не приходило.

Совсем рядом с наружной стороны сарая что-то щелкнуло. Короткий болт самострела выскочив из щели стены, пробил черепную коробку Спиридона, вознамерившегося прижечь раскаленным железным прутом и без того пострадавший от огня бок. Болт толкнув татя, отбросив его тело на земляной пол, застрял в черепушке. Дверь распахнулась и с криками через порог ворвались боярские дружинники. Недолго заморачиваясь, зарубили второго палача. Удала сняли с дыбы, уложили на спину на расстеленный плащ.

– Ты как?
– усевшись на корточки перед вытянувшимся на полотне во весь рост парнем, и поднося флягу с водой к губам пострадавшего, спросил Первак.

– Хреново, брат.
– Ответил откашлявшись.
– Бока словно огнем горят. Глянь там, небось и ребра обгорели?

– Не, ребра целы, а вот мясо присмолили.
– Озадаченно, промолвил стоявший рядом Хольми.

– Мудаки!

– Нет, эти оба волкодлаками были. Чего это они огнем баловались, а не просто загрызли, перекинувшись в иной облик? Не понятно.

– Им горбун так велел.

Взгляд Первака производил впечатление "стеклянного", здорово видать придавила минувшая ночь этого уже не молодого воина. Поразмыслив, он распорядился товарищам:

– Хватайте концы плаща, выносим его.

Отходя, злополучный сарай подожгли. Удалу становилось все хуже и хуже, но он еще осознавал, что его куда-то несут, скупо переговариваясь между собой. Придя в себя, разглядел деревянный потолок над собой, озираясь вокруг, понял, что лежит на лавке в избе. Через узкое оконце едва пробивался тусклый свет. На дворе вечерело.

– Эй, кто там есть!
– позвал он, в хрипе не узнавая собственный голос.
– Подойди!

Видно услыхали. В единственную в избе комнату вошли двое, Первак и молодой Бежан.

– Оклемался?
– спросил молодой.

Смотри-ка, как-то раньше не заметил, они ведь оба поранены. У старого через холстину на голове кровавое пятно проступило. Бежан ногу подволакивает. Хм. На вихрах паутина седины. Чудно. Ох, как мясо на ребрах ломит. От боли заскрипел зубами.

Воины засуетились.

– Где Садко?

– Чего там рассказывать? Нет больше боярина. Сгинул. Наверно помнишь, как на нас со всех щелей нечисть поперла, а когда тебя Верлиока по голове приложил, да из строя выдернул и унес, их напор малость ущух. Глянул я тогда на воев, а нас совсем мало в живых-то и осталось. Тебя нет, боярин и десятник в схватке полягли. Сбил кого смог щитом к щиту - до первых петухов продержались. Из церкви только трое нас и вышло. Нема боле дружины. Хоронить ни сил, ни часу не было. Велел тогда братов по старинному обычаю прибрать. Подожгли церкву, общим чехом отправили героев прямиком в Ирий. Передохнув малость, повел сироманцев по следу той твари, которая тебя охомутала, а он прямиком в сю деревушку и привел. Понаблюдали, потом напали. Ну, дальше ты знаешь. За боярина посчитались, долг свой перед ним сполнили, горбатого паскуду осиновым колом к земле прибили. Вот тебя ослобонили. Оклемуйся, а нам дали в Курск дорога урочена, время не ждет. Теперь каждый по себе. Тебе на полночь идти, нам на заход.

– 16-

Если достаточно долго сидеть на берегу реки,

ты увидишь проплывающий по ней труп врага.

Китайское изречение

Солнечный погожий день только начинался, когда передовой дозор охраны купеческого каравана наткнулся на сидевшего у обочины летника молодого парня, по виду смерда. При приближении к нему двух конных воинов тот не испугался их грозного вида, продолжал сидеть на траве, лишь подняв взгляд на всадников, остановивших лошадей в двух шагах от него, и сторожко озиравшихся по сторонам, ожидая возможных проблем от непонятки с одиночкой, повстречавшимся на лесной дороге.

– Кто таков? Почему здесь сидишь?
– задал вопрос старший дозора.

Человек соизволил подняться на ноги и дозорные рассмотрели, что перед ними стоит высокий парнище, силу и здоровье которого не могла скрыть широкая рубаха из домотканой холстины. Усмешка скользнула по не так давно разбитым, но уже успевшим поджить губам незнакомца, он явно не боялся вооруженных воев.

– Прохожий, - был ответ.
– Шел, устал, вот и присел передохнуть. Вас что-то напрягает в моем поведении?

– Напрягает. Места здесь глухие, до ближайшей деревни верст двадцать с гаком будет, и тут ты. Сидишь один одинешенек, морда побитая, ни дать, ни взять, по виду чистый тать.

– Так я сейчас уйду.

– А ну, стой!

Оба охранника не сговариваясь, схватились за рукояти мечей, поводьями подали лошадей чуть вперед, справа и слева огибая незнакомца с двух сторон.

– Стой, где стоишь. Сейчас Илья с караваном подъедет, он и решит, что от такого как ты ждать можно в сем медвежьем углу.

– А Илья у нас кто?

– У вас не знаю, а у нас, старший в охране купецкого каравана будет. Так что охолонись, вона слышь, колеса на повозках скрипят? Ща подъедут.

Трудности, которые приходилось испытывать купцам во время путешествий заставляли их объединяться в большие тележные поезда - караваны, но даже караваны могли стать объектом вооруженного нападения, что приводило к разорению купечества. Риск, связанный с участием в караванной торговле, побуждал его искать более прочные гарантии и объединяться в товарищества.

Длинный, скрипящий тележными колесами, купеческий поезд, вытянувшись по пространству лесной дороги, приблизился к месту стоявших у обочины дозорных и чужака. Шедший в голове колонны, седоватый крепкий муж с окладистой бородой, в кольчуге поверх рубахи и подклада, с мечом на поясе и шестопером в левой руке, остановил караван, сойдя с дороги, приблизился к ожидавшим. Пытливо окинув взглядом незнакомого парня со следами минувших побоев на лице, спросил у подчиненных:

– Чего это вы смерда удерживаете?