Кривич

– Нечай, по-тихому буди рабов, поднимайте якоря идем к берегу. Скажи хлопцам, нехай стараются тишину не рушить.

– Есть!

– Гавран, становись к кормовому веслу. Все корабельные светильники потушить, - глухим голосом, почти шепотом, распоряжался Олесь.

В кромешной темноте оба византийских корабля сделали первые гребки по воде, и Дунай проснулся, осветился факелами на палубах других кораблей, вспучился беготней, выкриками команд и ругани.

До Доростольского берега подать рукой. Уже не маскируясь, не пытаясь сохранить остатки тишины над рекой, Олесь в полный голос заорал:

– Ходу-у! Наддай рабам по тыквам, прибавь ход!

Привычные к гребле рабы, почувствовав ветер смерти над головой, навалились на весла, гул и гудеж наполнил нижние палубы хеландий:

– Гув-гу!
– поднимались и опускались весла.
– Гув-гу! Гув-гу!
– корабли набирали силу хода, увеличивая скорость.

– Хорошо-о! Прибавь еще!
– послышался Пашкин голос из темноты.

Оба судна на большой скорости шли на сближение с берегом, с разгона влетели на мелководье, прочно застопарились в грязи и песке берегового мула под днищем.

– Разбивай смыки на рабах!
– распорядился Павел, и сам одним из первых подскочив с металлическим прутом-ломиком к запорному замку, за одно мгновение своротил его. Поползли цепи по проушинам, освобождая связующие колодки на ногах.

– В воду! В воду и бегом на берег!

Следующий запор, следующий, еще, еще. С нижних палуб насадов, выпрыгивали на речное мелководье оборванные, грязные, вонючие люди, еще мгновение назад бывшие рабами. Выпрыгивали и бежали в сторону крепостных стен, рассеивая тучи брызг из-под ног.

Диверсанты покидали оба судна, оставляя на них только тела судовых команд и морских пехотинцев императора. Из цепи боевых кораблей вырвались огненные кометы пресловутого греческого огня, прицельно метко угодили в обе хеландии, поджигая их. В сумерках утра, распугивая туман над водой, недалеко от береговой черты еще долго полыхали два костра, бывшие не так давно кораблями греческой эскадры.

А, еще ночью, на берегу, Святослав с гриднями и старшиной, с Монзыревым и остатками его дружины, проведя нелегкое время ожидания, встречали кривичей, прорвавшихся через реку.

Обняв юношу, князь пытливо заглянул ему в лицо.

– Отец, как же я соскучился! Если бы ты знал, как я хотел еще хотя бы раз увидеть тебя!

– Все, сынок, теперь ты у своих, теперь будет все хорошо. Идем во дворец, расскажешь, что с тобой было. Здесь, я думаю, - Святослав бросил взгляд на Икмора, - справятся и без нас.

А ладьи и лодки бесшумно шурша днищами по песку, подходили к берегу одна за другой. С них тут же выпрыгивали люди, а сами насады вытаскивались подальше к стенам города. Монзырев не раз попадал в объятия вырвавшихся из Крыма людей. Радовался встречам.

– Прости, херсир, не сберег флот, - оправдывался Рагнар Рыжий.

– Николаич, здравствуй, старый черт! Я уж и не надеялся, что когда-нибудь доберусь до тебя, - говорил Горбыль, прижимая к груди майра.
– Уж очень конкретно эти гопники реку стерегли.

Дождавшись прихода диверсантов, под освещение двух кострищ на реке, Монзырев вместе с Икмором, увел дружинников в город.

Весь двор, у отведенного Монзыреву дому, был забит людьми, яблоку негде упасть. Люди стояли, сидели кто, где смог примоститься. В центре, спонтанно образовавшегося круга, восседали Монзырев, Икмор и Горбыль с воеводой Улебом, шел уже второй час повествания Крымских страданий и приключений.

– В маленькой бухте, неподалеку от Балаклавы, мы его и похоронили. Жаль только, что до Лактриса так и не смог добраться, - вздохнул Горбыль, смахнул набежавшую, непрошеную слезу со щеки.

– Хорошую смерть принял сотник, видно при жизни у богов в любимцах ходил. Нам ему только позавидовать можно, - сделал вывод старый варяг.

Горбыль хмыкнул:

– Гунарович, мы ему и тризну добрую справили. Половину Херсонеса спалили, да корабль увели. Только сам корабль, да и лошадей своих бросить пришлось, после того, как поняли, что к вам сюда с таким багажом не пробьешься, корабль утопили, лошадей выпустили на волю.

Гибель Андрея, подчиненного и друга, погибшего давно, с которым он виделся вчера ночью, разговаривал с ним, радовался встече, повергло Монзырева в шок. Сгорбившись под тяжестью случившегося, с наплывшей на лицо тенью от потери, он тихо сидел, отстранившись от всего, молчал вспоминая ночной разговор. Сидя в кругу родовичей он еще не знал, что уже завтра, фаланга русской пехоты, в которой будут стоять и черниговцы, сражаясь за городскими стенами, принесет тяжелые потери византийской коннице, что сидящий рядом с ним воевода Икмор погибнет в том бою, сраженный Анемасом, сыном предводителя критян. Не знал, что юный княжич Мечеслав, вырвавшийся из лап Лактриса в Крыму, будет пронзен копьем катафракта, а его мертвое тело Ратмир вынесет с поля боя на своих плечах. Не знал, что взбешенный от горя Святослав, двадцать второго июля сам выведет все войско в поле и заставит запереть за собой городские ворота, чтоб никто из воинов даже не помыслил искать спасения в отступлении. Все это будет потом, а сейчас, он молча скорбил по ушедшему в Ирий другу.

Сашка Горбыль пройдя все испытания, которые подкинула ему судьба в дороге, оказался в воюющем Доростоле, но все равно расслабился, попав к своим. Будучи любимцем всего Гордеева городища и его округи, слиняв подальше от глаз начальства. Сделав прозрачный намек Боривою, оказался обладателем доброго жбана болгарского сливового самогона.

– Батюшка Олекса, ты только не выдай, коли боярин заметит, да и с другими не пей. Сам-то, ежели что, выкрутишся, а нам сирым туго придется, сам знаешь его тяжелую руку.

– Не бзди, Боря, бог не выдаст, Монзырев не заметит. Ну, а чтоб не беспокоился, пить буду один, под одеялом. А то, хочешь, вдвоем выпьем?

– Боже упаси!

– Тогда пошел нахрен, друг дорогой. За сивуху спасибо.

В угловой комнате "Монзыревского" дома, с устатку раздавил почти всю емкость, как говорится, в одну харю, потом добросовестно, как и положено, отрубился. Он не мог знать, что в течение дня, на вопрос Монзырева:

"Где Горбыль?", многие пожимали плечами. Лишь Боривой, преданно глядя в глаза боярину, отвечал: "Устал сотник, отдыхает".

В себя пришел ближе к вечеру, лежа на полу крохотной комнатки с одним окном, выходящим в садик, столом, табуретом и кроватью, стены которой были выкрашены в зеленый цвет.

Мутило, но терпимо. Мучил сушняк. Сашка, сделав усилие и перевалившись, уселся на полу, спиной прислонившись к боковой доске кровати, обозрел помещение.

"Блин горелый, стены ну точно казарменный кубрик. Че, другой краски не нашли? О-о-о! Однако давненько я так не нажирался. Срочно требуется опохмел!".