Кривич
Шрифт:
– Ты-ы?
– Я, сотник Олекса!
– Как, ты здесь?
– Идем к костру, согреешься, все обскажу.
– Идем к костру, батька! Снедать хочешь?
– Да сыт я, но замерз как цуцык.
Неподалеку на берегу, словно тоже почувствовав радость встречи, заржала лошадь, ответно подали голос другие кони. По песчаному пляжу гурьбой направились к кострам, галдя и перебрасываясь шутками, а с хеландии встречу на берегу наблюдали повеселевшие новоявленные моряки.
Уже сидя у костра, согреваясь добрым крымским вином, бойцы разграбили винные погреба в клерах, Сашка слушал рассказ Рыжего. Услышанное
Согревшись и слегка захмелев, Горбыль покачав лысой головой, глянул на сидящего напротив скандинава, произнес щуря глаз:
– Да-а, Рыжий! Если ты ругаешься матом, хлещешь водку, да к тому же еще и мудак, это не повод, чтоб я поверил, что твоя нурманская морда совсем обрусела. Ты устроил на море день открытых дверей в дурдоме. Все бегут и все навстречу.
– Это, как это?
– еще не понимая до конца, прав он или в чем-то виноват, Рыжий набычился.
– Ну скажи мне на милость, вот нахрена тебе сдались те византийцы, с которыми ты махался, лишившись дракара? Решил предметом мужской гордости помериться? Ну и у кого толще оказался? Ушли бы просто в ночь, ищи, свищи вас. А драчка, это уж на крайняк. Не-ет! Ты сразу поперся крымчан мочить. Огнями себя осветил. Вот он, я, здесь! Подходи отоваривать буду!
– Ну, дак...
– Считаю, обмен один к одному для нас неравнозначен и неприемлем. Да бог с ним, с кораблем. Вон, он - Сашка рукой указал на хеландию.
– Плыви, принимай аппарат, он твой. Людей жалко. Думай, Рагнар, думай прежде чем что-то делать. У нас в городище женщины не свиноматки, не успеют тебе новый хирд нарожать, а дядя Саша не успеет их воевать выучить. Понял?
– Да.
– Вот и хорошо, что понял. Забирай своих людей, вплавь добирайтесь на корабль, принимай командование. Эту ночь ночуем здесь, с утра поднимешь паруса и идешь вдоль берега. Я с парнями с рассветом по суше выдвинусь. Как найдем подходящее место, чтоб ты мог пристать, а мы лошадей на нижнюю палубу завести, так ждем один другого.
– Добре, сотник, только мы мудно пойдем, сам понимаешь, на судне воины, не моряки. Да и не управлял я ране таким насадом, пообыкнуть потребно.
– Вот к утру и разберешься и с кораблем, и с сифонами, которые огнем плюются, их там на палубе аж четыре штуки.
– Ты б хоть одного византийца в полон съемал, который учен со смагой ладить.
– Иди, советчик. Тебя забыл спросить.
После ухода остатков морской дружины, воины еще долго рассказывали Горбылю о своей малой партизанской войне. В конце повествования Вышезар макнул пальцы в кружку с вином, спрыснул капли в огонь костра.
– Благодарим Макошь Пряху за долю, пусть спряжет нить жизни для нас, быть рядом, когда нам хорошо, и в трудную годину, когда мы все
в смертельной опасности. Просим тебя Велесе, хранить память и родовые знания, и передать их нашим потомкам!Гул голосов раздался от костров:
– Да будет так!
Горбыль локтем облокотился на попону, вытянул вдоль кострища усталые ноги. Теплый вечер и близость моря, которое шумом прибоя успокаивало хоровод мыслей, заставили расслабиться. Завтра предстоял нелегкий день, пора было выбираться из западни полуострова, продолжить свой путь на землях болгар. Пришла пора найти Монзырева.
– Батька!
Сотник приподнявшись, повернулся на зов. К костру подходил Зорко, молодой воин из пятого десятка, для него этот поход был первым. Он сопровождал древнего, сгорбленного деда. Седой дед был одет в японицу, длинный плащ, уже и не понятно какого цвета, выгоревший на солнце, истрепанный непогодой, скрепленный сустугом, металлической пряжкой у правого плеча. В кулаке высохшей руки, зажат дорожный посох, опираясь на который старый подволакивал правую ногу. У дедовой ноги неспешно семенил пес, таких же преклонных лет, что и его хозяин, весь в репье на мохнатой шкуре. Горбылевские наворопники оторвались от своих дум и занятий, переключив внимание на подошедших.
– Батька, ось дивись кои кудесы. Этот шиша незнамо как наши посты минул, только у самых лошадей узрели, да и то, животина чужака почуяла, ежели б не лошади, так и вовсе прощелкали. Но на ромея не похож, на хазарина тоже.
– Добро, Зорко. Иди, неси службу. Разберемся. Будь здоров, диду. Садись у моего костра, отведай брашно славянское.
Опершийся на посох дед, кинул руку к колену, обозначил поклон. Было заметно, что спина старика не хочет изгибаться, но поклон должен иметь место быть.
– И тебе здравствовать, ипат дружины росской. Спасибо за приглашение к твоему очагу, приму его с удовольствием, се бог ладный я, с животиной своею.
Дед уселся рядом с подвинувшимся Горбылем. Сашка не мешал ему принимать пищу, запивая ее вином. Торопиться было некуда. В кострище подбросили дров, и языки пламени весело заплясали, облизывая и им предложенную пищу.
Насытившись малым, дед выплеснул остатки вина в огнище, что-то бормоча про себя. Его пронырливая псина обошел все кострища русичей, тоже не остался голодным, улегся подле деда, положив морду на передние лапы.
– Кто сам будешь, уважаемый?
– задал Сашка вопрос.
– Гарип. Вот странствую по землям предков своих. Иду иногда без дороги, как придется, сопровождаемый вожем своим, - кивнул на пса, с закрытыми глазами сопевшего под боком.
– Грустко, возраст берет свое. Не знаю уж, сколько мне отпущено богами, но и на том спасибо, что увидал сей год зелень желды.
Старик пригоршней вырвал зеленый кустик полыни рядом с собой, поднес к носу, вдохнул пряный аромат.
– Так ты местный?
– Да.
– ...
– Я помню расцвет Херсонеса, то время когда доряне относились терпимо к людям моего племени, когда наше божество Дева, хранила каждого рожденного под этим ласковым солнцем. Сколько веков прошло с тех пор, как на наши земли приходили аланы и сколоты, когда ромеи стали поднимать города у моря, а пастбища для нашего скота раскопали, сея хлебные зерна и высаживая виноградную лозу, не знаю. Жители полисов звали нас таврами.
– Да сколько ж лет тебе, диду?