Крокодил

Небольшая лодка несла свой безмолвный груз мимо торчащих из воды коряг и стволов мертвых деревьев. Если бы кто-нибудь посмотрел на нее с берега, он сказал бы, что эти неясные темные фигуры сидят прямо на воде и что они все одинаковые.

— Эй вы, там, на носу!—нарушил наконец молчание Аравапе.—Не закрывайте глаз, не спите — если врежемся в ствол, нам конец.— Аравапе откашлялся, зачерпнул ладонью воды и попил.— Судя по деревьям на берегу, плывем мы довольно быстро. Плыть еще быстрее опасно—если мы все разом наляжем на весла, наверняка потонем.

Весла в руках не было только у Хоири. Раз или два, видя, что лодка плывет не так быстро, как ему бы хотелось, он предлагал грести тоже, но дядя Аравапе ласково говорил, что ему делать этого не надо. Вообще же Хоири почти все время сидел сгорбившись, спрятав лицо в ладони. Слезы все текли и текли, стекали с одной руки на другую.

— Покуришь?— спросил кто-то у него за спиной.

Хоири приподнял голову, покачал ею и показал рукой, чтобы длиннющую самокрутку передали тому, кто сидел позади него.

— Да ведь холодно же,— снова настойчиво заговорил тот же голос.— Затянись хоть разок, согреешь легкие.

Согреваться Хоири не хотелось, да он, сказать правду, и сам не знал, чего сейчас хочет его тело.

— Я знаю, сынок, каково тебе,— ровно и как-то невыразительно заговорил Аравапе. — Ты возвращаешься домой, но домой можно возвращаться по-разному. Юношей ты вернулся из Порт-Морсби, где вы с отцом меня навестили, и это возвращение было для тебя радостным — ты возвращался с подарками для тех, кого любил. Потом ты женился, но тебе так и не довелось узнать, что значит возвратиться к своей семье. Эх, не я должен был бы сейчас везти тебя...— Наступило долгое молчание.—Но выбора не было, ведь твоему отцу пришлось остаться, чтобы возглавить поиски.

И Аравапе стал рассказывать племяннику о событиях, которые предшествовали несчастью. Когда чувства, которые испытывал Аравапе, становились слишком сильными и он не мог больше говорить, его рассказ подхватывали и продолжали за него другие.

Люди в селении объясняли исчезновение Миторо по-разному. Женщины, вместе с которыми она ловила рыбу в тот страшный день, рассказывали о том, что произошло, каждая по-своему. Одна говорила, что они стояли локоть к локтю на мелком месте, где вода была немного выше колена. Их верши стояли рядом, вплотную одна к другой, между ними и водой поглубже. Миторо и еще нескольких оставили у вершей, а другие женщины пошли выгонять рыбу из камыша около берегов, где она часто прячется. Обрыскав камыши и убедившись, что рыбы там больше нет, женщины в надежде на хороший улов поспешили назад к своим вершам. Но напрасно: в вершах оказалось всего несколько мелких рыбок. Они уже садились в лодку, думая попытать счастья в каком-нибудь другом месте, когда кто-то из них заметил, что нет Миторо. Женщины тут же вернулись в селение и подняли тревогу.

— Это случилось два дня назад, и когда мы отплывали, все мужчины уже искали ее,— добавил Аравапе, сумевший наконец справиться со своим волнением.— Мы узнаем больше, когда приплывем.

Многим из подруг Миторо не раз Доводилось слышать о том, что бывает, когда человека утащит крокодил, а некоторые даже видели кое-что собственными глазами. Сперва крокодил приподнимает жертву над водой — показать ее товарищам жертвы, оцепеневшим от ужаса. Жертва к этому времени уже мертвая, но еще не изуродована. Потом крокодил ныряет, и друзья жертвы больше уже никогда не увидят ее целой, с руками, ногами и головой. Обычно чудовище утаскивает добычу в излюбленное им место где-нибудь поглубже, где течение не очень сильное. Иногда он пожирает ее один, но иногда зарывает в ил и отправляется звать друзей, чтобы угостить их тоже.

Хоири хотелось узнать о гибели жены как можно больше, но расспросить не хватало духу. Однако это было и не нужно: попутчики рассказывали все новые и новые подробности и из них постепенно складывалась картина того, что произошло.

— Кто-нибудь из женщин говорил, что видел, как крокодил поднял ее над водой?— спросил Меравека.

— Нет, и тут-то и начинается непонятное в этой страшной истории. Точно мы не знаем — может, крокодил сделал так, но женщинам было слишком страшно и они не стали смотреть.

Тем, кто плыл в лодке, места эти казались безрадостными, и им чудилось, что на каждом брошенном людьми огороде поселился теперь какой-то злой дух. А ведь в другое время эти же самые люди не пожалели бы кожи своих ладоней и ягодиц только ради того, чтобы лишний раз полюбоваться красотой этих мест и подышать бодрящим запахом этих деревьев. Это было убежище, сюда спасались, когда уже невыносимо становилось чувствовать себя ребенком, которому белый человек указывает, что и как надо делать.

— Люди не всякую смерть считают плохой,— снова заговорил Аравапе, которому очень хотелось подбодрить племянника.— Смерть от болезни хорошая, и не только она, но и любая смерть на твердой суше, потому что твои близкие, которые тебя любят, смогут в последний раз посмотреть на твои лицо и тело долго и пристально. Смотреть на тебя они будут особенными глазами, а не теми обычными, которыми смотрели на тебя каждый день, когда ты был жив. Мы не белые люди, у нас нет фотоаппаратов, чтобы сохранять лица наших родных, поэтому в последний раз твои родные будут смотреть на тебя так, чтобы твое лицо осталось в их памяти навсегда. Такой же смертью ты умираешь, если упал с кокосовой пальмы или если тебя ужалила змея. Но умереть так, как умерла твоя добрая жена,— это самое грустное, что может случиться с человеком.

Только теперь Хоири понял, что его чувства к Миторо куда глубже, чем те, что . связывают обычно жену и мужа. Заглянув в себя, он увидел по-настоящему, как она ему дорога. Но что толку от всего этого теперь? Ее ищут уже почти три дня — увидеть ее живой нет больше никакой надежды. Но если все же бог смилостивится и Миторо найдут живой, он будет делать для нее все, на что у него только хватит сил. Никогда больше он не оставит ее одну, пусть даже его в тюрьму за это посадят — все равно не будет стыдно. Но к чему жить теперь? Тело Миторо уже разорвано на куски, и чудовище, крокодил, их переваривает.

Он вскочил, чтобы прыгнуть за борт, но не успел: сильные руки схватили и удержали его.

— Мы знаем, что ты сейчас чувствуешь,—сказал кто-то.— Тебе кажется: если другой крокодил утащит тебя, для тебя это будет самое лучшее. Но твоя жизнь еще не может кончиться—кто же будет тогда заботиться о маленьком Севесе? Кто научит его, как сделать маленький лук и стрелы, когда будут играть со своими луками и стрелами его сверстники?

Хоири не понимал, кто все это ему говорит,— казалось, будто говорят разом все в лодке. Ничего постыдного в том, что он только что хотел сделать, не было. Чего-нибудь вроде этого от него ждали — его поступок доказывал, что он искренен в своем горе. Отдельно мужчина и женщина стоят каждый как бы на одной ноге, а брачный союз дает каждому из двоих ногу, которой у того нет. И уж если ты испытал, что значит ходить на двух ногах, жить, стоя на одной, тебе просто не захочется.

У большинства хижин висели между свай полоски, нарезанные из листьев ниповой пальмы. За два дня они утратили свой кремово-белый цвет и закручивались теперь в разные стороны. Люди говорили друг другу, что полоски помогли: дух погибшей, как и рассчитывали, подумал, что полоски — это змеи, и зайти под дом побоялся. Дух не тыкал в них ничем сквозь щели в полу, не брызгал водой, от которой стынет мозг. Наверно, Миторо жалеет односельчан, не то что человек, которого крокодил утащил год назад. А еще хуже было, когда крокодил утащил жителя соседнего селения: в Мовеаве тогда не знали покоя с сумерек до рассвета, особенно в первую ночь после несчастья. Тогда не помогли и полоски из листьев ниповой пальмы, дух умершего тыкал в людей пальцем снизу, сквозь щели пола, и люди ему говорили: «Ты, вонючие кишки, мы не твои односельчане! Когда ты был живой, ты набивал себе брюхо всякой всячиной, и твои кишки от этого становились все вонючей и вонючей, а сейчас крокодил, сожрав тебя, веселится, разбрасывает их в разные стороны и отравляет нам воду».

На кусты и пальмы по берегам реки уже наступали, проглатывая их, темные тени. Лодкам, отплывшим на розыски, находить дорогу в поблескивающей воде было не очень трудно. Плыли они все три в один ряд. Хоири был в средней. Одну лодку от другой отделяло по нескольку ярдов воды. Все три лодки были большие, каждая легко могла вместить десяток людей.

Как и на остальных, на Хоири была сихи [14] , сейчас туго натянутая: с левой стороны за нее был засунут и плотно прижимался к его бедру топор.

14

Сихи — набедренная повязка, сплетенная из ' волокон мягкой коры, пропущенная между ног и опоясывающая торс.