Крокозябры (сборник)

— Вот, мама, — вставил Илья в сердцах, — неужели ты не могла найти себе приличного японца, и мы бы в этом Совке никогда не оказались, разве что приехали бы как в зоопарк пофотографировать, чтоб потом всех удивлять. Да ни секунды здесь не останусь, второй раз мне американский дипломат не поможет!

— Тише ты, — зашикал отец, — соседи могут услышать. Вообще тебя в тюрьму за такие вещи посадят.

— Папа, очнись, никого в тюрьму больше не сажают, перестройка на дворе, проспал?

— Хватит, — мать ненавидела, когда они ругались, но так яростно они не ругались еще никогда.

Илья уже паковал чемоданы. Ариша вдруг сказала печально:

— Говорят, в эмиграции все браки распадаются.

Илья поднял ее на руки:

— Для нас изменится только то, что мы будем жить в раю.

Отъезд держался в строгой секретности. Кроме родителей, знала о нем только я.

На несколько лет Илья исчез из моего поля зрения. Исчезали многие, впрочем, несколько раз я встречала друзей: в берлинском метро, на парижской улице. И вот вижу — идет Илья по площади Мадлен (а где ж ему еще и ходить, там Fauchon, а я слонялась по городу бесцельно, вернее, с целью — уйти от себя, раствориться среди этих османовских серых зданий, но не обо мне речь). Ну хоть бы удивился встрече! Инопланетянин поцеловал меня в обе щеки, как водится у французов, и сказал:

— А я как раз шел передать тебе привет от Федора, — и, как обычно, засмеялся.

— Какого Федора?

— Твоего лучшего друга, насколько мне известно!

Федор — почти брат, верно, но с Ильей, кажется, они не пересекались — разные компании. Федор избегал богемы, работал в реставрационных мастерских, а теперь реставрация не нужна: новая страна, ей бы только новое, завтрашнее, не позавчерашнее. С реставрацией в России всегда так: то — «наше наследие», все с придыханием поминают иконы Рублева, ходят по комкам в поисках антикварных кресел и шкафов, то «рухлядь» — на помойку, а себе — дсп-пластик, «стенки», мебель на тонких ножках, теперь вот хай-тек, металл-стекло, и опять пластик, на помойку летят книжки и архивы, все новое кажется красивым, Клаудия Шиффер на всех обложках, а что завтра? Это я тогда так думала, когда про беднягу Федю заговорили, теперь-то завтра уже наступило, и фильм «Послезавтра» вышел, и «2012», корабль Земля терпит бедствие, но я все равно буду рассказывать, потому что я — за реставрацию. Но не тел: они — коротко служащие сосуды, сперва растягивающиеся, потом сморщивающиеся, лучшего консерванта, чем слова, нет. Появились и другие, но этот — лучший.

— А где ты взял Федю, разве вы знакомы?

— Он мой брат.

— Как давно я тебя не видела! А ты, прямо с ходу, в своем репертуаре, — я даже развеселилась, встретив Илью, свою прежнюю, затонувшую, как Атлантида, жизнь. В Париже я сильно тосковала, и слезы стали для меня привычными, естественными отправлениями, а в прежней нашей московской жизни не плакала никогда. Плакала, конечно, но редко, можно сказать — никогда.

Мы подошли к Cafe de la Paix.

— Садимся? Знаешь, кто тут живет?

Я подвинула плетеное кресло поближе к маленькому круглому столику.

— Здесь живет Ариша, — победоносно заявил Илья.

— Вы переселились в Париж? — обрадовалась я.

— Мы разошлись, но у нас хорошие отношения, она хотела жить тут, ну я и купил ей тут квартиру. Вот иду к ней в гости. — Илья посмотрел на часы. Я должна была, судя по жесту, их оценить, но я же не разбираюсь.

— А Тим?

— Тим уже взрослый, программист, полиглот, — Илья достал бумажник (ну конечно, из какой-то кожи игуаны ярко-зеленого цвета, это же Илья!), вынул оттуда фотографию Тима.

— На тебя похож.

— На меня — ты ничего не понимаешь, он сногсшибательный, в него влюбляются все девчонки, все до одной, мне бы так! — он опять засмеялся своим фирменным смехом.

— Погоди, ты говоришь «купил квартиру» — это же бешеные деньги! Рассказывай, как разбогател.

И Илья стал рассказывать. Как всегда, невероятную историю. Поселились они с Аришей в Америке, как жить — неизвестно, устроиться бы на телевидение, как в Москве, но кто ж возьмет! Ариша стала преподавать русский язык в школе, а Илья что ж, только и пригоден, чтоб быть носителем языка?

— У меня возник план: я позвонил владельцу самой престижной (еще бы — Илья и не самой!) американской телекомпании. Трубку взяла секретарша, спросила, кто, по какому вопросу, сказала: «Он вам перезвонит», и так я звонил каждый день, и диалог повторялся в неизменном виде. Никто, понятно, не перезванивал. Так продолжалось месяц, в какой-то момент она стала со мной разговаривать как со знакомым. И однажды он — он, сам — перезвонил. Я был уверен, что так будет.

— А я бы думала, что секретарша однажды тебя пошлет.

— Это же Америка! — поднял палец Илья. — Она честно передавала ему, что звонит Илья Обломов, фамилия запомнилась, он не мог не заинтересоваться, что за русский его добивается. Я ведь ей рассказывал, что мы знакомы.

— Понтярщик!

— С этими советскими представлениями я бы далеко не уехал. — Илья поднял стакан с пастисом. — Чокнемся? Тост будешь говорить?

— Сам ты чокнутый, рассказывай, чем кончилось. Звонит он тебе и…

— …спрашивает, где я (а я близко, в получасе езды, мы с Аришей уже получили права и купили «Форд»), сожалеет, что сегодня, завтра и послезавтра занят, а потом и вовсе летит в Нью-Йорк, в 12 пи эм у него ланч в отеле Four Seasons, где он остановится, а потом… «Не надо потом», — подумал я и спросил: «Могу я пригласить вас на ланч?» И он согласился.

— Чудеса, принять приглашение от неизвестно кого.

— А я ему напомнил, как он приезжал в Москву — он же приезжал, я его даже видел издали, — и ему должно было стать неловко, что он забыл мое имя. Хотя русские имена такие странные…

— Ну? И ты полетел через полстраны в Нью-Йорк?

— Я не просто полетел. Я взял все деньги, которые у нас были, — купил себе костюм и галстук от Армани, дорогие ботинки, портфель, фальшивый «Брегет» у китайцев — сейчас не фальшивый, не думай, — он снова блеснул запястьем, — заказал в Нью-Йорке лимузин на десять минут… — он улыбнулся, — лучше было бы на две, но у них минимально десять, и к 12 пи эм подъехал на лимузине к отелю. Швейцар открыл мне дверцу, я назвался, меня проводили к нему, мы обнялись как два старых друга — он меня, как я и предполагал, «вспомнил». My Russian friend, my dear russian friend! Повторяю, я пригласил его, а не он меня!

— И что, он сразу предложил тебе стать его заместителем?

— Он предложил мне стать продюсером. Я же так и представился, как продюсер. Сказал, что приехал в Штаты, чтоб набраться опыта, и он тут же предложил, представляешь?

— А если б не предложил?

— Разве в дважды два четыре есть «если»? Если догадаться, что четыре состоит из дважды два, — он опять засмеялся.

— Значит, теперь ты телепродюсер.

— Ничуть.

— Как?

— Я быстро понял, что это не мое, но мне важно было, чтоб остальные не понимали этого как можно дольше. У меня была фора — меня взял сам хозяин. И я наконец-то получал зарплату, большую зарплату! Отдал долги, купил дом, чувствовал себя на седьмом небе, у меня появились связи — до этого я не знал здесь ни одного человека. Мне предложили поучаствовать в бизнесе с Россией, я попробовал, получилось, — он сделал паузу, — и до сих пор получается.

— И какой у тебя бизнес?

Илья перешел на свой «инопланетный» полушепот, который я сразу вспомнила: вроде говорит, а не слышно. Но это было длинный перечень, с риэл эстейтом, отелями, ресторанами, акциями и чем-то еще.

— Стихи еще пишешь? — Мы допили пастис, Илья незаметно скосил глаза на часы и показал официанту, чтоб несли счет.

— Сейчас да, пишу. Но никому не показываю. Стихи пишут, чтоб приманить. Любовь или еще что… Великие стихи весь улов забирают себе, а если такие, как у меня, — действует. Я как раз в поисках любви. — Он говорил с той, сугубо ему присущей интонацией, когда не поймешь, всерьез он или шутит.