Крокозябры (сборник)

В 1968 году умирает академик Юдин, с которым Виола и Илья сдружились в Пекине. Там их семьи настигла беда: жена Павла Федоровича умерла, а жена Ильи заболела. Юдин женился на своей секретарше Клаве, в 1965-м умерла Виола, теперь они, два вдовца, Илья и Клава, оказались соседями: оба на Ленинском, Илья Сергеич в коммуналке, Клавдия Ивановна в четырехкомнатной квартире. Так пятнадцать лет вместе и прожили — в академической квартире, разумеется. В коммуналку Илья только наведывается пить горькую. Все постепенно улеглось: внучка его не разлюбила, они часто видятся, Илья стал профессором, преподает в Институте культуры, по субботам ездит на Новодевичье к Виле. Сажает цветы, поливает, пропалывает, протирает стелу, сидит на скамеечке.

Последний день рождения бабушки, 21 мая 1965 года. Все знают, что он последний, а я не знаю, потому что в мои десять лет жизнь вечна, и само понятие «последний» — это, например, последний урок на сегодня, а завтра утром снова в школу. Мы переезжаем, как всегда в конце мая, на дачу, и тут происходит невероятное. Дед открывает ставни внизу, на втором этаже снимает фанерный щит с лоджии, которая у нас называется «ниша», и — о ужас! — за этим плотно прилегающим щитом, в нише, лежат мертвые птицы. Одна из них еще жива. «Они не могли оказаться внутри», — сдавленным голосом говорит дед, мама поскорее уводит бабушку в дом, все, кроме меня, знают примету. Я грею в ладонях еле живого птенца, и кажется мне, что в этом колотящемся сердечке заключена бабушкина жизнь. Я пытаюсь спасти птенца: отпаиваю водой, достаю пшено из буфета, но он не может вернуться к жизни. Дачный сезон открылся так тягостно, что мы возвращаемся в город.

Бабушка объявляет, что хочет отправиться вдвоем со мной в путешествие по Волге. От Москвы до Астрахани и обратно, 24 дня на теплоходе. Мама и дед чуть не падают в обморок: какие путешествия в таком состоянии? Они оба знают, что бабушка человек ответственный, но это же чистой воды авантюра! У нее уже случаются потери сознания — метастазы в мозг, она не может без уколов, ну и… любая минута может стать для нее последней. «Уколы — вопрос технический, — говорит бабушка, — договорюсь с медсестрой на теплоходе. А за нас с девочкой не волнуйтесь. Это будет наше прощальное путешествие. Я покажу ей Волгу, всю целиком, до Каспия, мы побудем вдвоем, а потом вернемся». Дед и мама в растерянности: нельзя отказать в последнем желании и нельзя отпускать. Но бабушка и не спрашивает разрешения: она решила, и мы с ней поднимаемся по трапу на белый трехпалубный теплоход. Мама с дедом машут нам с причала.

Мы выходим в Угличе, Ярославле, Нижнем Новгороде, Казани, Куйбышеве, путешествуем по русской истории и везде покупаем набор открыток. Вечером я их рассматриваю, мы пьем чай, у нас в каюте две чашки и кипятильник. Ночью я сажусь на постели, переворачиваю чашку и что-то бормочу. Бабушка просыпается, спрашивает, почему я не сплю, а я сплю, я ее не слышу. Неожиданно я стала лунатиком. Но это не совсем так: во сне я поворачиваюсь направо, а там белый лебедь, поворачиваюсь налево — там черный, я между ними и должна что-то сделать, потому что они приплыли за моей бабушкой. Это не простые лебеди, что-то решается в этот момент, я должна выбрать белого или черного и не знаю, как быть, это и выталкивает меня из постели. Бабушке становится хуже. Мы выходим в Саратове, она вдруг опускается по стенке и сидит неподвижно. Я не пугаюсь — глажу ее по голове, обнимаю, и она открывает глаза. Мы возвращаемся на корабль. Ей делают укол, я сижу возле нее, пока она отдыхает, мне не скучно, потому что мы разговариваем молча, слова нам даже и не нужны. Это общение отличается от обычного, домашнего, наше путешествие я воспринимаю как важную и торжественную церемонию. В Волгограде сорокаградусная жара, чтобы попасть в город, надо подняться по высоченной лестнице. На ступеньках бабушка опять теряет сознание. Во всякой другой ситуации я бы стала звать на помощь, просить людей вызвать «скорую», но здесь история особенная, здесь никто не поможет: мы с бабушкой провожаем друг друга, посторонние только помеха.

В Астрахани бабушка взбодрилась. Она говорит: «Это Каспийское море, за ним — Баку». Она смотрит туда, за море, пытается что-то разглядеть, хотя там нет ничего, кроме воды. Обратно мы плывем гораздо быстрее, вот уже и причал, мама бросается к нам, бабушка сразу поняла, что это не слезы радости, и требует сказать правду. У деда инфаркт. Мы ездим к нему в больницу по очереди. Бабушка передает с мамой записку: «17.07.65. Милый Илька, я действительно чувствую себя не очень хорошо. Меня мучает зуд от разлитой желчи. Ночи от этого не сплю. Но мои дела, конечно, лучше, чем твои. В твоих делах можно сказать только одно: не терзай свой организм, так скверно болеть! Гефтер приедет в четверг». У бабушки ярко-желтый цвет лица, как у китайцев.

Я впервые провожу июль в городе, в воздухе кружится пыль, попадает в глаза, как снег зимой. Мама находит, что бабушка на Волге окрепла, а здесь ей приходится дышать пылью. Мы едем на дачу. Мама выписала туда Сережу Беленкова с его мамой и бабушкой, ДС с нами — полный дом народа. Приехал навестить бабушку некий Витя — родственник. Откуда они вдруг появляются, эти странные люди под названием «родственники»? Бабушка Вите до пупка, он — человек-гора. Меня он даже не заметил, как я могу не разглядеть лягушонка в траве. «27.07.65. Илек, ну вот мы наконец в Крюково. Конечно, здесь дышать легко. Воздух хороший. Устроились быстро. Маша и Лена Беленкова в два дня все привели в порядок. Пока жизнь у нас налажена, не знаю, как будет дальше».

Дальше Виола пишет последнее письмо в своей жизни: «3 августа 1965. Милый Илёк, все не писала тебе. Думала, немножко поправлюсь, тогда напишу. А то ты сам тяжело болен, а я тебе буду писать о своих болезнях. Но пока, надо честно признаться, с поправкой ничего не выходит. Страшная слабость и полное отсутствие сил. Как скверно быть в таком положении. Делать я ничего не могу. В мои обязанности входят только занятия с ребятами. Они живут мирно, правда, один раз подрались. Все хлопочут по дому, а я бездельничаю, стыдно, но ничего не поделаешь. Илька, как надо беречь силы! Ты больше не должен их растрачивать. Так ужасно чувствовать, что ты бессилен. Целую. Твоя В.».

Ручка больше не держится у Вили в руке. В детстве видишь все немного отстраненно, как в микроскоп: видны только отдельные детали, на них — каждая пылинка и царапинка. Краски неправдоподобно сочные, будто из другого мира. Потом видишь жизнь изнутри, на таком расстоянии, что все можно рассмотреть, а сейчас Виля будто отошла далеко, она видит только контуры жизни, до нее доносятся голоса, а она идет все дальше и дальше, жизнь скрывается в дымке, только ей почему-то очень больно и муторно, будто она уподобилась планете Земля, и в ней извергаются вулканы, сдвигаются тектонические пласты, ломая кору, будто из ядра вырывается магма, а ближе к поверхности зреет смерч и обрушивается наводнением. «Папка! Я не еду к тебе — нельзя оставить маму. Очень тяжко, по правде говоря. Ты крепись. Держись. Старайся все делать, чтобы поправиться. По-настоящему поправиться. Как только у меня улучится минута, я сразу же приеду к тебе. ДС сделает все, что тебе будет нужно. Он у нас остался единственным связным, выручателем, без его помощи я бы пропала». ДС получает с дачи телеграмму: «Состояние мамы резко ухудшилось. Нужна срочная госпитализация». ДС бегает по больницам — не берут. Никто не берет, никто не хочет в отчетности лишний «летальный исход». Илья выписывается из больницы. Да он сейчас просто своими руками убьет главврача больницы для старых большевиков и его заместителей убьет, и будет у них летальных исходов столько, что хватит на две пятилетки. Илье ведь терять нечего.

Я прихожу к бабушке в больницу 23 августа. За окном радуга, мама говорит, что это хороший знак. Я сажусь на бабушкину постель, держу ее руку в своей, рука — это последнее, что откликается на сигналы из внешнего мира. Бабушка выбилась из сил, она уже почти доплыла до другого мира, он где-то неподалеку.

Москва, 2005