Кровь боярина Кучки

Вскинувшись, он увидел женщину. Медные локоны из-под чёрной понки. Лазурный взор. Пухлые, словно протянутые для поцелуя, губы.

–  Вевея!

Он вспомнил давешний свой приезд с Полиеном в Суздаль. Вевея встретилась на широком дворцовом крыльце. Она тогда была для него первой ласточкой из Кучкова дома, который все долгие годы разлуки сохранялся в мечтах. Дрянюка Вевея! Лазутка Вевея! Как же он ей в то время обрадовался! Вот и теперь потянулся, как брат к сестре, обнял, обхватил располневший стан, уткнулся лицом в родное, домашнее…

–  Нельзя тебе тут сидеть, Родислав Гюрятич, - неохотно расцепляла она крепкие мужские объятья.
– Обыщики владимирские уже не дремлют. Кузька Кыянин шёл с гробом из Боголюбова, незнамо как опознал, назвал имя Петра Кучковича, тебя то есть!

Род не торопясь встал. Она тянула его в один из глухих углов, где обнаружилась маленькая калитка.

Выйдя в заулок, сразу попали в запряжённую парой кареть. И кони помчались.

–  Куда ты меня везёшь?

–  В Заяузское городище.

–  В Москву?

–  В неё, деревянную.

Душно было в карети. Вевея сняла слюдяные оконницы за последней переспой. Обоих обласкал ветер.

–  Ах ты, мой Родушка - седая бородушка!
– счастливо улыбнулась рыжуха.

–  Вчера был рус, нынче сед, - нахмурился Род.
– А ты не седеешь, - отвлёкся он от тяжёлых дум, поглядев на спутницу, - Такая же рыжая.

Она откинула понку.

–  Батюшка мой говаривал: «Сам я рыжий, рыжу взял, рыжий поп меня венчал, Рыжка до дому домчал…» - Вевея вдруг посерьёзнела, потом ласково дотронулась до его поседевшей в одну ночь бороды: - Ничего бы этого не случилось, не отлучись я из Боголюбова. Томилка-непря прозевал. Ведь совещались-то лиходеи не у Якима, а у зятя его Петра.

–  Стало быть, Томилка - пособник твой, - удивился Род.

–  Ушей и глаз надобно тьму тысяч, а у меня тех и других только по двое, - доступно объяснила Вевея и, помолчав, добавила: - Давно я подозревала этих обиженных. Стократ государю докладывала. А он их щадил. Не допускал, что пойдут на крайность. Не находил для розыску оснований. Намеревался удалить тихо. Да перемедлил…

На полдороге заночевали не в становище (Вевея остерегалась обыщиков), а в крайней курной избе, где безопасность Рода, по мнению спутницы, оставалась надёжной. Её возатай порыскал по деревне, раздобывая еду, да и вернулся ни с чем.

–  Ну что же ты за мужик?
– ругала его Вевея.
– Не мужик, а какой-то теля-патя Фомка-староста!

Она взялась за дело сама, принесла жареного куря, чем и повечеряли.

–  Обедняла деревня, - тряхнула яркими кудрями рыжуха, - значит, город голодать будет!

Её возатай в качестве сторожа улёгся в карети. Роду постелили на сеновале. Шуршало сено, когда он ворочался. Поскрипывали сверчки то там, то сям… Сон сморил его почти тут же. И потянулась перед глазами дорога далеко-далеко… Лес шумел… Сбруя на Катаноше неприятно скрипела. Надо бы жиром смазать сухую сыромять. А вот уже и река, к коей он так стремится. К берегу волной прибивает дубовый короб, а на коробе в белом платье - Улита. Он спрыгивает с Катаноши, она - с дубового короба, и оба бросаются навстречу друг другу… До чего крепок, до чего жгуч её поцелуй!

Род встрепенулся, открыл глаза и во тьме сеновала увидел над собою лицо Вевеи.

–  Всю жизнь тебя дожидалась!
– припала она сызнова к его губам.

Род едва оторвал от себя безумную.

–  Мало тебе Улита срывала чемер, так я сорву…

–  Ну сорви, сорви!
– ткнула она голову ему в грудь.
– Злица твоя, Царство ей небесное, ежедень держала меня в нелюбках, а я старалась ей же во благо. Степан Иваныч и Андрей Гюргич были умнее вас. Не спаривалась бы она с тобой, жила бы и по сей час. Двое лазутников было в Кучковом доме - я да Якимка. Только он - злой лазутник, я добрая.

–  Пошто не даёшь поспать?
– тяжело вздохнул Род.

–  В избе дышать нечем, - разогнувшись, села Вевея.
– Да и… и… наконец-то дорвалась до тебя!
– Она взяла его руку в обе свои тёплые ладони, - У, холод, как от покойника!

–  Я теперь покойник и есть, - отозвался Род, - Многажды убиваемый, многажды спасённый, а все ж покойник.

Вевея вновь припала к нему:

–  Рано себя хоронишь. Я тебя оживлю! Надеялась, блюла девство, ожидаючи… Дождалась!.. Помнишь, как умоляла: «Врачу, исцели от любви к тебе!» Отказал в исцелении. Вот теперь и бери в подружии. Первый и единственный мой! Мы ведь спервоначалу предназначались друг другу. С Улиткой-то у вас судьбы - вразнотык. Поперечили предначертанному, вот и вышло несчастье. А теперь мы с тобой хоть остаточек жизни проживём счастливо. Я стану холить тебя, оберегать твой покой. Вот и помолодеешь душой и меня за добро полюбишь…

Слушал её несчастный, непроизвольно перебирая жёсткую медь волос, и думал вовсе о другом.

–  Сейчас сызнова займётся усобица, - вслух произнёс Род.
– Только убивать, полонять и жечь будут у нас здесь, а не на Руси.

–  Твоя правда, - согласилась Вевея.
– Ведь едва разнеслась по волости весть о смерти Андреевой, вся дружина съехалась во Владимир, все лучшие люди Ростова, Суздаля, Переяславля. Знаю, что говорили: «Делать нечего, так уж случилось, князь наш убит. Детей у него тут нет. Сынок ещё молодой - в Новгороде. Братья - в Руси…»

–  А сын Глеб?
– перебил Род.

–  О Глебе - ни полслова, - жёстко сообщила Вевея, - Ведают, что не сын. Да и в монахах он.

–  За каким же князем послали?
– полюбопытствовал Род.

–  Вспомнили про соседа нашего, князя Рязанского, - продолжала Вевея.
– Побоялись, чтоб не нагрянул ратью внезапно. Решили: «Пошлём к Глебу Ростиславичу. Скажем, князя нашего Бог взял, так мы хотим Ростиславичей - Мстислава и Ярополка, твоих шурьёв».

–  Сыновей старшего сына Юрьева Ростислава, коего я из болота выволок?
– вспомнил Род.

–  Все это происки рязанских посольников Дедильца да Бориса, - объяснила Вевея.

–  Забыли… Гюргию ещё целовали крест жить под меньшими его сыновьями Михаилом да Всеволодом, - сонно вымолвил Род.
– Посадили Андрея… Он братьев прогнал… Нынче, стало быть, сызнова их забыли…

–  Глеб Рязанский обрадовался, - уже как бы издали достигал его слуха рассказ Вевеи, - послал своих послов вместе с владимирскими в Чернигов… Там сейчас приютились его шурья… Да ты уже в тридесятом царстве, мой Родушка - седая бородушка…

Большая мягкая теплота дышала на него, прижималась к нему… И когда он проснулся, разбуженный прямым солнечным лучом, проникшим в приотворенную дверь сеновала, голова спящей красавицы покоилась на его плече, пылая языками огненных прядей.

Отдохнувшая пара гнедых скакала весь день с краткой остановкой в лесу. Вевея остерегалась постоялых дворов.

–  От кого ты меня хоронишь?
– недоумевал Род.

–  Да от обыщиков же!
– втолковывала Вевея, - Я же ещё во Владимире сказывала, что молва людская не отделяет тебя от Якимки: братцы да братцы Кучковичи! Оглагольник Кузьмище Кыянин видел, как ты вышел в крови с отрубленной десницей Андреевой… Не довольно?