Кровь хищника

Закурив, Мунир задумался, затем сказал:

— Расскажу, что ж скрывать…

И поведал свою историю во всех подробностях. Оказался он единственным сыном женщины по имени Зубайда, живущей в Асанае. Почти одновременно с отцом был отправлен на фронт, воевал в каком-то Крыму за город под названием Севастополь. Был тяжело ранен, лечился в госпитале. Когда пошел на поправку, дали отпуск на несколько дней. Приехал домой, а мать в безутешном горе: погиб на фронте отец. Мать слезно просила его схорониться, не возвращаться на фронт, чтобы живым остаться. Она же и присоветовала прийти сюда, на помещичий хутор, о котором многие в Асанае уже стали забывать и говорили о нем как о какой-то легенде: то ли есть он, этот хутор, то ли существует только в рассказах стариков. Мунир поначалу и не думал следовать совету матери, ведь это же преступление в военное время. Но как-то так само собой получилось, что вместо райцентра ноги его привели сюда, на хутор.

Долгими зимними вечерами слушали Хадия с Миляш рассказы Мунира. Именно из его рассказов они и узнали много того, чего доселе знать не могли. Из его повествований в их сознание вошли неведомые прежде имена Ленин, Сталин, которые, по их разумению, были новыми царями. Узнали они и такие понятия, как немецкие фашисты, Германия, самолет, танк и многие другие, от которых с непривычки голова кругом шла. Только теперь Хадия с Миляш стали осознавать, какие же они темные, как сильно они отстали от жизни в своей глухомани, в то время как в большом мире произошли немыслимые перемены…

В один из вечеров, когда Хадия уже легла спать, Мунир с Миляш сидели за занавеской и разговаривали.

— А ты на фронт не уйдешь? — услышала Хадия голосок Миляш.

— Ушел бы, — отозвался Мунир, — но…

— Что? Война закончилась?

— Нет, война не закончилась.

— Откуда знаешь?

— Да уж знаю.

— Ты в эту штуку смотрел?

Эту штуку, черную, тяжелую, Мунир называет «трофейный бинокль». Хадие нравится бинокль, она любит подолгу рассматривать через него окрестности, тогда каждое дерево, каждый пенечек кажутся близкими, только руку протяни…

А молодые вдруг замолчали, потом перешли на горячий шепот. И… Расслышав звуки поцелуя, Хадия поспешно натянула на голову одеяло.

Внук!

Осенью сорок третьего года, в самый полдень, солнце над хутором засияло особенно ярко: родился ребенок! Мальчик! Хадия, обращаясь к Всевышнему, творила ему благодарение за то, что у нее появился внук и она теперь бабушка. Она будет оберегать его от всех напастей.

— В пище у малыша недостатка не будет, — часто повторяла Хадия, — зерно посеяли и урожай добрый собрали. Слава Аллаху, проживем.

Эти слова она произносила не при дочке, которая еще не оправилась от родов, не при зяте, который ходит по хутору словно пьяный, со смешанным выражением радости и озабоченности на лице, не при ребенке, который безмятежно спит. Говорит она сама с собой, наедине, вознося хвалу Всевышнему за то, что не обделил их своей милостью, дал такую радость в дом, поддержал добрым урожаем, и малыш не повторит историю своей матери, выросшей в темной пещере впроголодь.

На долю Хадии нет-нет да и выпадали счастливые минуты в жизни, их немало еще будет впереди. Но событие, равное этому, вряд ли повторится когда-нибудь. Не оборвался корень рода-племени, обитающего на хуторе, не иссякли его истоки…

* * *

Едва научившийся ходить ребенок прутиком отгоняет птиц, которые налетают на корм, предназначенный для гусей. Хозяин, сразу видно! Каждый из троих обитателей хутора окликает его по-своему.

— Аюхан! — зовет его бабушка.

— Махмут! — кличет отец.

— Малыш! — обращается к нему мать.

Мальчик, не раздумывая, бежит в бабушкины объятия. Это у него давно: как только оторвался от материнской груди, сразу же прикипел сердцем к бабушке. Они даже спят вместе, — прямо не разлей вода. А что касается разных имен, то получилось это так.

— Надо ребенку имя дать, как бы черт его не подменил, — завела как-то разговор Хадия. — Скоро уж сорок дней с рождения исполнится.

— Как назовем, мама? — охотно откликнулась Миляш.

Не успела Хадия ответить дочери, как в разговор вклинился Мунир:

— Пусть Махмутом будет.

Заметив, как теща побледнела при этом имени, словно бы оправдываясь, пояснил:

— У матери был родной брат по имени Махмут. Давно… Ушел как-то из села с одним русским и пропал. С тех пор ни слуху, ни духу о нем. А мать до сих пор его ждет, авось объявится. Правда, в селе поговаривают, что он конокрадом был, но ведь родной же дядя…

— Махмут?! — Голос Хадии звучит как из-под земли. Дрожит у нее не только голос, но, кажется, и всю ее охватила дрожь от омерзения при воспоминании о том Махмуте.

— Ну если не нравится, назовем по-другому. Зачем же так переживать из-за имени?

Поджав губы, Хадия едва слышно ответила:

— Хочешь, зови Махмутом. А я своего внучка Аюханом буду звать.

Не понять Миляш с Муниром, почему Хадия вдруг нахмурилась и замкнулась в себе. Не понять… Не знают они ничего о ее прошлом, о том, кто настоящий отец Миляш. Да и ни к чему им это знать… Надо же такому случиться, чтобы родной отец Миляш оказался дядей ее мужа! Как тесен мир, как жестоко он устроен!

А Мунир тем временем продолжали с Миляш свой разговор.

— Надо бы, Миляш, свозить тебя в Уфу, к глазному доктору. Очки бы тебе выписали.

— А что такое Уфа?

— О-о-о… Это очень, очень большой город. Народу там живет целые тысячи. Есть большие каменные дома, трамваи, автобусы. Когда-нибудь мы с тобой обязательно поедем туда, ты увидишь, как люди живут там, в большом мире…

Вычесывая козу, зажатую между ног, Хадия краем уха слышит разговор молодых, погруженная в свои размышления. Аюхан возится возле родителей, вяжущих березовые веники.

— Мунир, — окликает Миляш мужа. — Хотела спросить у тебя кое о чем…

— Так спрашивай. У меня от тебя секретов нет.

— Ага… Скажи, сильно ты скучаешь по Асанаю?

— А что?

— Вижу, переживаешь ты сильно. Тянет туда?

Вздохнув, Мунир отложил в сторону недовязанный веник и закурил:

— Скучаю, Миляш, очень. Хорошо бы нам всем туда перебраться, к людям поближе. На людях жить веселее, и… И умирать тоже, — неожиданно мрачно закончил он.

Миляш встревоженно спросила:

— А ну как бросишь нас и уйдешь домой?

— Не брошу… Как же я тебя, женушка, брошу? Разве же оставлю нашего Махмута? И Хадию-апай нельзя одну оставлять. Да и не получится у меня, если б и захотел.

— А ты сходи, — неожиданно предложила Миляш. — Мать проведай, заждалась ведь она тебя. Поди и не знает, где ты, как. Только возвращайся, обязательно.

— Не могу, Миляш. Нельзя мне.

— Почему?

— Если вернусь, трибунал мне будет. Это суд военный. Я же… Дезертир я, получается. Вся страна воюет, а я здесь отсиживаюсь.