Кровь хрустального цветка

Поднимаю ее, заглядываю в малюсенький глазок – такой, что пролезет разве что нос грызуна.

В другом конце ловушки свернулась калачиком крошечная перепуганная мышка, которая, очевидно, питает столько же любви к корично-ореховому маслу, сколько и я.

– Сегодня не твой день, – бормочу, открывая задвижку и поднимая крышку, после чего просовываю руку внутрь и достаю извивающуюся живность за хвост.

– Жирненькая? – интересуется сзади Кухарка, от звука ее теплого, грубоватого голоса меня мгновенно затапливает облегчением. – У меня тут здоровенный паразит в мешке дыр понаделал, надеюсь, это ты его изловила.

– Обычная, – отвечаю я, глядя, как бедняжка раскачивается взад-вперед в попытках извернуться и укусить меня.

Кухарка разочарованно хмыкает, а я, порывшись в сумке, достаю банку с отверстиями. Откручиваю крышку одной рукой, опускаю мышь внутрь и сразу же закрываю обратно. Затем размазываю остатки масла по внутренней стенке цапалки и возвращаю ее обратно в дыру.

– Есть пожелания? – спрашивает Кухарка, и я улыбаюсь, бросая на нее взгляд через плечо. – Лучше выдавай-ка их пораньше. В ближайшие недели кухня будет по уши в работе. У нас годами балов не случалось.

Прочищаю горло и, встав, прячу мышь в сумку. Стараюсь не обращать внимания на тяжесть, что вдруг ложится мне на плечи.

– Как насчет яблочных рулетиков, которые часто делали, когда я была маленькой?

Кухарка сводит брови.

– С лимонно-ирисковой глазурью?

Киваю, вытирая испачканные в масле пальцы об одежду.

– Ты постоянно их выпрашивала, когда тебе было грустно…

– Я в порядке, – лгу, вымучивая очередную улыбку. – Просто у меня на дереве полным-полно лимонов. Принесу их попозже.

– Хм, хм.

Время сменить тему.

– Как поживает внучка? Добралась вчера до Карделла, чтобы с ней повидаться?

Кухарка довольно раздувает щеки. Ее дочь и зять выращивают трюфели в соседней деревне и недавно родили первое, долгожданное дитя.

– Добралась. И малышка упитанная в отличие от тебя. – Оглядев меня с головы до ног, Кухарка цокает языком и качает головой. – В один прекрасный день я найду способ нарастить мяска на твои косточки. Помяни мое слово!

Последнюю фразу мы произносим хором, и я смеюсь, забрасывая сумку на плечо.

– Теперь иди, – прогоняет меня Кухарка. – Суп сам собой не сварится. Приноси лимоны, как раз попьем чайку. Расскажу тебе все о моей крошке.

– Жду с нетерпением. – Приподнимаюсь на цыпочки, чтоб запечатлеть на усыпанной веснушками щеке поцелуй, затем подхватываю свою тарелку и, оставив ее в раковине, спешу на выход.

Мышка пищит, недовольная тряской, пока я трусцой бегу по холодному, пустынному коридору с пылающими на стенах факелами. Добравшись до развилки в виде буквы «Т», я сворачиваю налево, замедляю шаг у мощеной арки по правую руку – той, что на вид ничем не отличается от всех прочих арок в этом огромном замке.

Только на вид.

Это один из тридцати семи входов в Перепутье – заброшенный лабиринт коридоров посреди замка, которые изгибаются, изворачиваются, разделяются и ведут в места, труднодоступные иным образом.

Мое секретное оружие.

Эти коридоры ведут повсюду и везде, если знать, как ими пользоваться. Некоторые выныривают дверями, невидимыми с непривычки, другие, несмотря на необычный путь, уходят во вполне обычные места.

Возьмем, к примеру, люк на пятом этаже – туннель, который выплюнет тебя в подземном хранилище, хотя за всю дорогу ни разу не покажется, что он хоть капельку поднялся или опустился.

Короче говоря, в них легко заблудиться без четкого понимания, которому я столько раз училась на собственном горьком опыте.

Все удивляюсь, как не осталась украшать какой-нибудь туннель своим обезвоженным трупом.

Теперь замок Нуар – мой личный город, как те, о которых я читаю в множестве книг, что хранятся в Корешках, гигантской библиотеке.

Коридоры – это улицы. Кухня – пекарня, которая оплачивает мои услуги по избавлению от мышей лучшими булочками с корично-ореховым маслом. Спальни – дома, наполненные стойкими запахами людей.

Как Логово – личные покои Рордина.

Мысль о том, что скоро целых два дня все здесь будет кишеть незнакомцами, лежит у меня внутри твердым камнем.

У развилки туннеля я сворачиваю налево – и краем глаза вижу девочку, что скорчилась на полу у стены.

Застываю как вкопанная.

Оглядываюсь, и в горле встает горький ком.

Ей, наверное, не больше семи-восьми лет, она дрожит, чернильные волосы спутанным саваном ниспадают на плечи.

Не думаю, что она успела меня увидеть или услышать. Потому, вероятно, что я передвигаюсь по замку словно призрак, мои босые шаги мягче легкого вздоха.

Всегда.

За годы я научилась двигаться вместе с воздухом и сливаться со стенами, с тенями, несмотря на длинные золотистые волосы, которые изо всех сил стараются, чтоб я выделялась.

Прочищаю горло, и девочка вздрагивает – тут же устремляет на меня дикие, полные страха глаза.

Выставляю перед собой руки, стараясь показать, что не представляю никакой угрозы, хотя из сумки то и дело доносится гневный писк.

– Потерялась? – спрашиваю я, присаживаясь на корточки.

Девочка кивает, личико-сердечко бледней луны.

– Ч-что с твоим голосом?

Рука сама собой взлетает к горлу, словно жалкий щит.

– Пострадала, когда была маленькой, – шепчу в ответ. – Поэтому выходит… вот так.

Хрипло. Вечно изломанно и резко, словно за целый день ни разу не промочила горло. Не мягкий, медовый голосок, как у некоторой прислуги. И близко не мелодичный щебет моей Танис.

– Ой… – отзывается девочка, все еще сжимаясь в комок.

Наблюдая.

Хорошо, что она больше ничего не спрашивает, ведь я не знаю, что бы ответила. Единственные воспоминания о ночи, разрушившей мое горло, приходят ко мне во снах.

Крики, чадящее пламя, пронзительный царапающий скрежет, въевшийся так глубоко, что на моей душе остались неисцелимые шрамы. Рана, что мешает вести нормальную жизнь, без страха, что любой резкий звук влечет за собой атаку.

Вымучиваю улыбку.

– Давай-ка поищем твоих родителей?

– У меня их нет…

Улыбка меркнет, обрывается сердце.

Внезапно вижу в изумрудных глазах тьму, ту самую, неотступную, которая хорошо мне знакома.

– Ну, – стараюсь я говорить бодро, – а откуда ты сюда пришла?