Кровь и свет Галагара
Шрифт:
О печальных событиях этого дня были еще сложены такие строки:
Рухнул на землю последний из племени форлов, И в крови захлебнулась свирели последняя трель. Ранен Ур Фта, и во мрак отступила надежда Вместе с душою прекрасной царевны Шан Цот.Царевич пришел в себя глубокой ночью. Он едва шевельнулся — и нестерпимая боль пронзила плечо. Кто-то удержал его и прижал к воспаленному лбу прохладную сухую ладонь.
— Знаю, царевич, тебе теперь нелегко, но времени остается чересчур мало.
Ур Фта с трудом разобрал эти слова сквозь медленный гром, наполнявший голову, и узнал голос произнесшего их. То был комендант Дац Дар, и он продолжал говорить.
— Скажи или дай знак, можешь ты хотя бы слушать и разуметь?
— Могу… и говорить, — чуть слышно
— Твой крылатый друг мертв, убит из самострела. Меткий выстрел, в самое сердце, но кто стрелял — неизвестно.
— Где Шан Цот? — прошептал царевич.
— И ее больше нет. Прости, царевич, беспощадная правда для воина всегда лучше ласковой лжи. А ты — настоящий воин. Царевну нашли с перерезанным горлом.
— Гоц Фур? — вновь шепотом вопросил царевич.
— Нет, не он. Это случилось во время вашего поединка. Я уверен, что кровь царевны на советнике Гоц Фура по имени Цул Гат, который бесследно исчез из крепости. Неудивительно, если он виновен и в смерти Кин Лакка. Но поговорим о тебе, благородный царевич. Ты получил свою рану по причине предательского выстрела. Я сразу уразумел это и, как только ты упал, остановил поединок. Не столько потому, что хотел помочь тебе, — прости и за это, царевич, — сколько из необходимости оградить от бесчестного дела наследника миргальского престола. Ведь если бы Гоц Фур пустил в ход кинжал и оборвал твою жизнь там, на площади, — это было бы не чистой победой, а соучастием в подлом убийстве. Осознав, что именно так и поймут это все свидетели поединка, он в ярости покинул площадь. А я распорядился, чтобы тебе омыли и перевязали рану. Но все-таки Гоц Фуру, кажется, удалось добиться своего и без помощи кинжала.
— Меня казнят?
— Тебя опустят в колодец Ог Мирга. Это равносильно… Нет, это хуже любой смерти. На глубине в полторы дюжины керпитов тебе предстоит медленно умирать, лежа на груде костей твоих предшественников, ибо никто из погребенных в этом каменном мешке не был поднят обратно на поверхность. Поверь, царевич, я сделал все возможное, чтобы спасти тебе жизнь. Но мои планы потерпели крушение. Признаюсь тебе, когда я поддакивал, выслушивая ваши речи о походе на Саркат, я думал о мире, я ждал, что твоя женитьба на крианской царевне вот-вот заставит великие царства сложить оружие, я даже тайно отправил двоих гонцов с радостной вестью в одно и в другое войска, но, увы, оба посланных канули без вести. Теперь царевна мертва. Война продолжается. Миргалия — в союзе с крианским царем. А наш царь — Гоц Фур. И он настаивает на том, что ты — его пленник, ибо он тебя захватил в честном бою, ибо ты находился в миргальской крепости и вместе со своими слугами склонял гарнизон к мятежу и переходу на сторону Цли. И этому есть свидетели. Да что там! Первый свидетель — я сам. Правда, мне и против себя пришлось бы показывать. Но царь уже выслушал мои объяснения, признал, что я лишь добросовестно заблуждался, и назначил меня своим советником… Ты слушаешь, царевич?
— Да… я слышал все, — с трудом подтвердил Ур Фта.
— Поверь, я несколько раз пытался склонить его к милосердному решению. Напоминал о примерах щедрого великодушия к пленным, не однажды проявленного его отцом, великим Ар Гоцем. Соблазнял его щедрым выкупом, который можно потребовать за тебя. Пытался встревожить его отмщением великого Син Ура, с коим тот не помедлит, если мы не сохраним тебе жизнь.
— Благодарю… ты получишь награду за хлопоты… когда я… взойду на престол.
Чтобы разобрать последние слова, Дац Дару пришлось склониться ухом к самым губам царевича, И когда он уловил их смысл, а вернее — полную бессмысленность, то решил, что царевич бредит и, быть может, бредил все время их разговора.
— Доспехи… должны быть со мной, — сказал Ур Фта чуть громче.
Нет, это не было бредом.
«Желание вполне разумное, — подумалось Дац Дару. — Ведь именно благодаря доспехам, если он наденет их на себя, позднее можно будет отличить от чужих костей его останки. Но, конечно, Гоц Фур воспротивится этому, и для того, чтобы выполнить последнюю просьбу царевича, придется действовать тайно, вопреки очевидной опасности».
— Я сделаю для тебя все, что смогу, — сказал он вслух. — И если мне это удастся, если доспехи и оружие будут с тобой, припомни мои слова: не гоже воину заживо гнить, когда в руках у него спасительная сталь. Прощай же, царевич! Я слышу, идут за тобой.
— Прощай… — прошептал царевич и погрузился в беспамятство.
Очнувшись вновь, он было подумал, что лежит на прежнем месте и после разговора с советником Дац Даром прошло лишь несколько лумов. Во всяком случае, в голове еще звенели его прощальные слова. Но стоило чуть пошевелиться, как под ним хрустнуло, затрещало — и в спину уткнулось что-то острое. Ур Фта мучительным усилием пытался припомнить последний разговор и принялся шарить целыми руками по своему телу и рядом с ним. Дац Дар что-то говорил о костях. Да, это и были кости. Он уразумел, что лежит на груде агарских костей, раздетый донага — только на рассеченном плече царевич нащупал большой липкий комок цинволевой
корпии, набухшей кровью и гноем. Он со стоном повернулся на бок и, стиснув зубы, полз по костям, пока не наткнулся на мокрую каменную стену, скользкую и холодную. С громадным трудом, испытывая невыносимую боль, от плеча пронзавшую все тело, царевич пополз в противоположную сторону, медленно оттолкнув от себя мерзкую стену. Всей душой он мрачно предчувствовал, что вот-вот, и перед ним встанет новая преграда. Ведь кругом не было ни ветерка, тяжелый смрад стеснял дыхание, ни звука, кроме постукивания и хруста костей. Как вдруг рука его нашарила впереди что-то округлое, но более холодное, нежели то и дело попадавшиеся черепа. Шлем! Это был его шлем. И все доспехи здесь же рядом. И цохларан, и кинжал. И мешок из грубого цинволя, а в нем — одежда, кувшин и корсовые лепешки. И в тот же лум царевича пронзили давешние слова Дац Дара: «Тебя опустят в колодец Ог Мирга!»Лежа на боку, он зубами вытащил габалевую пробку из кувшина и отхлебнул глоток оказавшейся в нем рабады. Славный, благородный Дац Дар, он выполнил обещание и спустил все это сюда, быть может, рискуя жизнью. Теперь в памяти, слово в слово, ясно всплывало все говоренное комендантом, нет, теперь уж царским советником. Нет больше Кин Лакка. Погибла прекрасная Шан Цот. Сбылось предсказание вещей сужицы! Спасенье? Да, возможно, царевна принесла и спасенье: ведь если бы не она, которую Дац Дар считал залогом грядущего мира, неизвестно, чем кончился бы их поход на Эсбу. Одно ясно: в крепость они так просто не вошли бы. Но какое значение все это имеет теперь? На беду, на беду взяли они ее из Сарката.
Припомнил царевич и это: «не гоже воину заживо гнить». «Славно сказано, — подумалось ему, и он невольно с нежностью погладил рукоятку и ножны кинжала. — Где-то Нодаль теперь? Добрался ли он до Фатара? Нодаль, Нодаль, на тебя теперь только надежда!» И осторожно откинувшись на спину, царевич через силу разжевал кусок лепешки.
А с Нодалем задолго до того приключилось. Почти беспрепятственно поднявшись берегом вверх по течению Таргара, он выехал к северному отрогу хребта Шо. Здесь не было высоких пиков, как в центральной части, но не было и ни одного перевала. Конечно, проще было бы пробираться через северный отрог, ближе к берегу Дымного моря. Там горы — не горы, больше, чем на уктас, подниматься бы не пришлось. Но верхом все равно не проехать, если, конечно, до самого моря не дотащишься. И Нодаль рассудил так: от северных перевалов путь к Фатару, а именно там он расчитывал застать цлиянское войско, пролегает через форлийские земли и дальше на юг через всю Пограничную степь. Даже если удастся раздобыть в Форлии хорошего гаварда, для чего необходимо будет, передвигаясь пешком, встретить хоть один военный отряд — а большинство форлийских военных отрядов наверняка стянуто к Фатару — но пусть даже удастся встретить какой-нибудь мало-мальский разъезд и все-таки раздобыть себе гаварда — потом, прорываясь к Фатару через Пограничную степь, очень даже возможно будет встретить отступающее на север крианское войско. Ведь недаром вещала говорящая сужица о предстоящей победе Син Ура под Фатаром! Конечно, Нодаль не боялся сразиться и с целым войском побитых криан. Но это отняло бы слишком много времени, а он торопился исполнить поручение царевича. И потому принял решение — двигаться напрямую, перевалив через горы в тех местах, где они достигают десятка уктасов над уровнем моря, от истоков Таргара к истокам Асиалы. Таким образом он расчитывал выиграть два, а то и три дня. И, наконец, он спустился бы с гор где-то между Айзуром и Стором, в том месте, откуда и до того, и до другого менее сотни атроров по редколесью, а до Фатара чуть больше. Разузнав, где именно находится Син Ур со своим войском и прямиком помчавшись туда на хорошем гаварде, полученном при помощи царевичева перстня, Нодаль мог бы выиграть еще день-два. План показался ему исполненным тсаарнского великолепия. И вот, гордый собой, как сказано уж, выехал он к северному отрогу величественного хребта Шо.
Нежное весеннее цветение уже кончилось, и лето вступило в свои права. Но оно в Галагаре еще короче весны — в каких-нибудь два-три дня деревья и кустарники накрывает волна буйной зелени. Долины зарастают летними травами до пояса высотой, повсюду вспыхивают летние цветы всех оттенков радуги. Но не успеешь оглянуться — как все это легкомысленное богатство стремительно подменяет своими тяжелыми, долго и основательно зреющими сокровищами мудрая царица в красном с золотом одеянии — долгая галагарская осень.
Но пока разыгралась самая краткая и, быть может, потому особенно желанная и любимая Нодалем пора.
Выехав на край луга, заросшего густыми травами и в изобилии украшенного цветами, многие из которых Нодаль даже не знал, как называть, он поглядел вперед и вверх, туда, где высились почти отвесные скалы и гаварду уже было не пройти. Недолго думая, витязь спешился и отвязал седельные сумки, набитые провиантом.
«На таком лугу, — решил он про себя, — зверь не пропадет, по крайней мере, первое время. А там, глядишь, его и отыщет какой-нибудь счастливчик. Пускай тогда забирает вместе со сбруей. Не тащить же мне в горы лишнюю тяжесть».