Кровь и свет Галагара

«Дорога прямая и прекрасная, не хуже таруана!» — мелькнуло в голове — и вдруг царевич, уже подавшись вперед, в последнюю четверть лума напряг все силы и, вместо того, чтобы осуществить задуманное, повалился на бок со звоном и треском. Лум или нимех пролежал он без памяти, но когда очнулся, не сразу уразумел, что с ним произошло. И все-таки вспомнил, что с порога смерти его столкнуло единственное, случайно явившееся слово. И это было слово «таруан». В своих мучительных раздумьях он упустил одно удивительное обстоятельство: всесильный благородный дварт укрыл их путь на север, в миргальскую твердыню — таруаном! И это может означать только одно: все, что было затем, произошло с ведома и даже по желанию Су Ана. Выходит, что ведомы и желанны для него были гибель Кин Лакка, убийство царевны, поражение Ур Фты, позор и колодец Ог Мирга!

Царевич похолодел от этой мысли. Тот, кого он с младенчества почитал бесконечно милостивым и могучим покровителем своим и своих сородичей, оказывался на деле коварным и злым соучастником всех его бед. Так зачем отвело от него смерть первое слово в цепочке, ведущей к этому ужасному заключению? Глубокое отчаянье сделалось теперь бездонным. Торопясь оборвать нестерпимую муку падения в эту бездну, Ур Фта рванулся к цохларану, позабыв о телесной боли. И за этим движением вновь погрузился в беспамятство.

А когда очнулся на сей раз, ему показалось, что он уже мертв и скользит по волнам к Бездвижному Океану. Но волны отчего-то были теплыми и нежными, как скомканный чидьяр на постели Шан Цот. Все тело его слегка овевал благоуханный и ласковый ветер. Ни боли, ни тяжести, ни душевных терзаний. Слух его наполняли то чудесные трели неведомых птиц, то тихий шелест листвы над головой. Он вошел в обитель мира. Он погрузился в покой.

— Он пришел в себя! — произнес кто-то не высоким, не низким, а необыкновенно глубоким голосом. Сказано это было без тени тревоги или иного побуждения, просто, ясно и ровно, на очень чистом, исконном цлиянском наречии.

— Ты скажешь ему или мне это сделать? — раздался совсем другой, девичий голосок, добродушный и мягкий, как пушинка габаля.

— Ты скажи, дорогое дитя. Ведь ты ни о чем не забудешь, — отвечал заговоривший первым.

— Милый царевич, дай знать, если ты слышишь и понимаешь, — вновь залепетала пушинка.

— Я слышу, — как зачарованный произнес Ур Фта. — Но что это? Жив я иль мертв? Где нахожусь, и кто вы, говорящие волшебными голосами.

— Ты жив и здоров, — рассмеялась пушинка. — А на другие твои вопросы ответов сегодня нет. Я скажу тебе очень важное. Ты ведь будешь внимательно слушать.

Последнее она легко и даже как-то беззаботно утверждала, как-то, что само собою разумеется. И царевич понял, что это действительно так, что он весь обратился во внимание и не станет более спрашивать ни о чем.

— Милый царевич, тебе пришлось нелегко и, быть может, придется еще не легче, — эти слова были окутаны грустью будто прозрачной дымкой, но она сразу растаяла, и все дальнейшее пушинка пролепетала по-прежнему беспечально. — Но впредь наша помощь тебе уже не понадобится. Ты продолжишь свой путь, как подскажет тебе твое сердце. Только прежде повстречаешься с тем, кому обязательно скажешь:

Трацар крепко держит слово, Трацар помнит отчий дом. Скоро встреча будет снова, Не забыли и о нем.

Ты ведь тоже крепко запомнишь эти слова, а все остальное забудешь, милый царевич.

И вновь она говорила, не повелевая, не настаивая, а только беззаботно утверждая простенькую истину. Так дети в Айзуре говорят: «В одном хардаме — две олы». И радуются уже тому, что на это никто ничего возразить не может.

Пушинка умолкла, и тот, первый, глубокий голос произнес:

— Пора прощаться. Ты ведь выпьешь из этой чаши, царевич, и это придаст тебе сил.

Ур Фта протянул руки по причине совершенной несомненности сказанного, даже не потрудившись кивнуть в знак согласия, и принял массивную гладкую чашу. Он отпил из нее несколько глотков чего-то сладкого и тяжелого. И в тот же лум в голове его засверкали разноцветные искорки. Потрясенный царевич решил, что видит, и видит звезды, о которых слыхал не раз и не раз тщетно пытался себе их представить. Но скоро искорки погасли, и воцарилась привычная тьма. Царевич почувствовал, что сидит на земле, прислонившись спиной к дереву, а на коленях у него лежит большой продолговатый коцкут, куда сложены, как сразу же он догадался, его доспехи и оружие. Прохладный воздух был полон ароматами палой листвы и спелых плодов цумилина, из чего можно было заключить, что уже наступила стодневная галагарская осень.

Где он находится и каким образом здесь оказался — об этом царевич не имел никакого представления. Последнее из того, что он помнил, были колодец Ог Мирга и вереница отчаянных мыслей, посетивших его там, на агарских костях. Как ему удалось выбраться оттуда — представлялось неразрешимой загадкой. Вместо ответа на все вопросы, что царевич себе задавал, в голове у него вертелись непонятные строки про какого-то Трацара, который крепко держит слово. И отчего-то повторять их про себя казалось истинным наслаждением.

Он пошевелил руками и с удивлением заметил: не только плечо не болит, но и сил у него столько, что вековые видрабы без топора валить достанет. На себе Ур Фта обнаружил свежие и крепкие одежды: поверх цинволевого тисана укороченный тсаарнский таглон с разрезами на локтях и длинными рукавами, мягкие латкатовые штаны с бахромой, а на ногах — невысокие сапожки из нежной выделки тарилана. Из увесистого кошелька на поясе раздавался золотой звон.

Кто одарил его всем этим? Кто залечил гноившуюся рану? Сколько дней или нимехов прошло с того лума, когда пропадал он в колодце?

В конце концов, царевич махнул рукой на то, чего все равно объяснить не мог, и просто подумал о том, что вот хорошо бы теперь выкурить трубочку саркара.

Он уже не удивился, а только в мыслях вознес хвалу неведомому благодетелю, когда, пошарив за пазухой, извлек оттуда кисет и короткую трубку из корня бирциды, правда, совсем новенькую, необкуренную.

— Три дня не курил, — раздался вдруг у него над самым ухом веселый и бесшабашный голос. — Ты ведь угостишь меня, а то в этих краях не сыскать хорошего саркара.

Конечно, царевич не прочь был угостить незнакомца, хоть и говорил он по-криански, тем более что было в его голосе и в этом утверждении, заменяющем просьбу, нечто приятно знакомое и на редкость располагающее к себе. А все же он решил, что следует соблюдать осторожность.

— Мне, слепому без поводыря, подчас трудно бывает понять, куда это я забрел, — по-криански заговорил Ур Фта, протягивая незнакомцу кисет. — Не подскажешь ли ты, любезный, о каких краях ведешь речь? Или, попросту говоря, где мы теперь находимся?