Кровь Рима
Шрифт:
Зенобия задумчиво посмотрела на него.
– Значит, ты говоришь, что это место будет нашей тюрьмой?
– По всей видимости.
Ее плечи слегка опустились, когда она это восприняла.
– Ты повторяешь мои мысли, Катон.
Между ними наступило короткое молчание, прежде чем Катон снова заговорил.
– Вопрос, который я задаю себе, заключается в том, почему меня и моих людей держат здесь с вами.
– Да ... Я подумала об этом. Теперь, когда ты привел нас в Искербалис, тебе ничто не мешает вернуться к твоим воинам.
– Я уверен, что у царя Фарасмана есть веская причина. Надеюсь, мы скоро узнаем, в чем она заключается. Я очень быстро устаю от такого гостеприимства.
Она улыбнулась его ироническому тону.
–
***
Ответ пришел позже в тот же день, в сумерках, когда на улице внезапно возникла суматоха возле виллы управителя, с шумом подъезжающей большой кавалькады всадников и выкриками обменивающихся реплик на местном языке. Катон был в библиотеке и отложил свиток, который читал, и вышел на террасу, чтобы оценить ситуацию. С одной стороны был виден большой двор перед зданием, и он увидел, как несколько слуг носятся туда-сюда, а затем и сам управитель спешит к дверям, выходящим на улицу. Когда слуги заняли свои места по краю двора, а его караульные выстроились в ряд по обе стороны от двери, управитель кивнул своему распорядителю, и тот отодвинул большую железную защелку и распахнул двери внутрь. Свет с улицы залил своими лучами все входное пространство, затем на мозаичный пол упали тени, а за ними проследовали десятки солдат в зеленых туниках и черных кирасах. Они рассредоточились по сторонам, и наступила пауза, когда появилась еще одна тень, а затем вошел высокий мужчина. На нем были простая синяя мантия и золотая диадема с большим рубином на самом верху, сдерживающая его седые волосы. При его появлении все, кроме его охраны, упали на колени, включая управителя. После короткой беседы управитель поднялся на ноги и повел царя в сторону крыла виллы, используемого для официальных дел.
Катон спустился в сад и увидел, что его люди собрались в группу, с тревогой перешептываясь по поводу шума и суматохи.
– Это иберийский царь, ребята. Наконец-то он приехал за сыном. Если повезет, мы скоро вернемся, чтобы присоединиться к остальной когорте.
Это принесло облегчение и несколько улыбок. Один из мужчин надул щеки.
– Нам было бы интересно узнать, как долго нас здесь продержат, господин. Начинаешь чувствовать себя пленником, если вы понимаете, о чем я?
Катон кивнул.
– Хотя в тюрьме все не так уж и плохо.
– Вы говорите по опыту пребывания там, господин?
– крикнул другой солдат.
– Нет, - Катон погрозил пальцем.
– И если ты снова будешь задавать мне подобные вопросы, преторианец Плавт, то ты там и окажешься.
Мужчины засмеялись, и ему было приятно видеть, что их беспокойство прошло.
– Оставайтесь здесь, ребята, я пойду посмотрю, что происходит.
Катон повернулся и направился к выходу в коридор, ведущий через дом. Выйдя во двор, он увидел, что Радамист и Зенобия сердито противостоят командиру царской стражи. Последний был бесстрастен, и он и его люди отказались уступить дорогу, заблокировав вход во флигель дома, куда незадолго до этого ушли управитель и царь. Они повернулись на звук от поступи калиг Катона, пересекающего двор, и Радамист с презрением махнул рукой на вооруженных людей.
– Эти собаки не разрешают мне увидеться с моим отцом! Я прикажу их выпороть, когда он узнает об этом безобразии.
Катон заметил, что Зенобия выглядела гораздо более подавленной, и в ее глазах было расчетливо-задумчивое выражение, когда она стояла в стороне.
Катон решил, что даже несмотря на то, что Радамист больше не был царем, он все еще был подвержен высокомерию: - Я уверен, что для этого есть веская причина, Ваше Величество. Эти люди лишь подчиняются приказам. Было бы неправильно настаивать на том, чтобы их наказали.
Месяцем раньше Радамист мог бы прийти в ярость из-за такого нарушения его воли, но поражение и потеря трона до некоторой степени унизили его, и после минутного размышления он вздохнул.
– Ты прав, трибун. В данном случае я не допущу их наказания.
Он отступил в сторону и положил руку жене на плечо.
– Мой отец будет рад снова увидеть меня. Чтобы увидеть нас обоих, - он улыбнулся Зенобии.
– Он всегда говорил мне, что считает тебя красивой и умной женщиной.
Она улыбнулась в ответ, словно от удовольствия
от лести, но Катон заметил, что это было не более чем поверхностное выражение.– Царь как следует поприветствует нас при своем дворе. Он найдет мне новых воинов, чтобы совершить новые завоевания во славу нашей царской семьи. Со временем я снова стану царем. И я не забуду твою преданность, трибун, ни того долга признательности, которым я обязан Риму, несмотря на то, как все обернулось.
– Он выпрямился.
– Я человек, который верен своим союзникам.
Катона поразил его вызывающий, высокомерный тон. Неужели он забыл все, что Катон сказал ему в лагере перед капитуляцией? Неужели он не догадывался, насколько опасно его затруднительное положение? Были ли его уверенность и высокомерие таковы, что он искренне верил, что царь Фарасман примет его как любящий отец и возложит на него новые почести и полномочия? Или это была просто бравада, направленная на то, чтобы скрыть страх и неуверенность, разъедающие его сердце?
Катон заставил себя склонить голову в знак благодарности.
– Я очень рад это слышать, Ваше Величество.
Из коридора раздался голос, и Катон увидел управителя, стоявшего у входа в свою скромную комнату для аудиенций и подзывающего командира стражи. С вооруженными людьми с обеих сторон Радамист, Зенобия и Катон были препровождены к царю Фарасману. Комната была не более двенадцати метров в поперечнике, и не было ни возвышения, ни троноподобного кресла, только стол с мраморной столешницей и резное деревянное сиденье позади, с которого царь смотрел на тех, кого он вызвал. Его стража вошла в комнату и встала по обе стороны, как бы подчеркивая, что все трое были пленниками.
Взгляд царя остановился на Катоне, когда он обратился к нему по-гречески.
– Важно, чтобы вы понимали, что я говорю. Управитель сказал мне, что вы хорошо говорите по-гречески.
– Да, Ваше Величество.
– Это хорошо.
– Царь обратил свои темные глаза на Радамиста.
– Мне очень приятно видеть тебя, сын мой.
Радамист улыбнулся и сделал шаг вперед: - Отец, я…
Двое стражников опустили свои копья, чтобы не дать ему приблизиться к царю. Наступила тяжелая тишина, когда у Радамиста отвисла челюсть, затем царь степенно поднялся и, обогнув стол, остановился на небольшом расстоянии перед своим сыном. Вблизи Катон мог видеть, что его лицо покрыто морщинами, а его запавшие глаза были серыми и блестели словно серебро. Кончики его губ приподнялись в улыбке, когда он заговорил.
– Ты всегда был моим любимым ребенком. С того момента, как твоя мать представила тебя мне. Будучи мальчиком, ты был смелым, всегда первым говорил, о чем думаешь, всегда был первым в каждой гонке, в которой участвовал. А годы спустя – лучшим учеником, которого когда-либо обучал мой мастер фехтования. Ты ездил верхом так, как будто родился в седле. Такой сильный, такой красивый, такой всеми любимый, а некоторые даже страшились тебя. Радамист, ни один отец не мог бы так гордиться твоими качествами.
Он протянул руку и положил морщинистые руки на плечи сына, а затем привлек Радамиста вперед, чтобы поцеловать его в лоб, прежде чем обнять. На мгновение он подержал сына, и Катону показалось, что через плечо Радамиста он увидел мерцание слез в глазах старика. Затем царь резко отступил и отошел на шаг, и выражение его лица стало суровым.
– Я по праву хвалил твои качества. Но в твоем характере есть и недостатки, главный из которых – амбиции. Задолго до того, как ты стал мужчиной, я знал, что ты желаешь занять мое место на троне Иберии. Но ты поклялся мне в верности и был доволен ожиданием, когда я состарюсь и умру. Но я стал старше и не умер, и твои нетерпение стало отчеливо проявляться. Вот почему я дал тебе солдат пойти и захватить Армению для тебя и утолить твою жажду править. Либо так, либо рассматривать тебя как соперника и претендента на иберийскую диадему, - он помолчал и грустно покачал головой.
– Но ты оказался непригодным для правления и был вынужден бежать и просить Рим о помощи в возвращении Армении. И тогда я наконец согласился с тем, что твои амбиции перевешивают все другие соображения. Тебе нельзя доверять, Радамист. Ты коварен и опасен. Такие люди не подходят для того, чтобы быть царями, и если они не довольствуются тем, что еще может предложить жизнь, то они не годятся для жизни.