Кровь в моих жилах

Михаил пожал плечами:

— Демьян, так Демьян. Пока я не уехал, скажите, что там с отпечатками на бутылке с зельем и на стакане?

— Они совпали, — мрачно сказал Громов. — Ваш письмоводитель Ерофей Степанович знал, как действует проклятый грош. Но допросить его я пока не могу — я отстранен от этого дела.

Михаил кивнул:

— Допросим. Вот вернусь из Ольгинска, и сразу допросим.

Проводив княжича, Громов вернулся в кабинет, взял стул и с трудом передвинул его к Светлане. Она успела прикрыть глаза, делая вид, что не заметила гримасу боли Александра Еремеевича. До сих пор было стыдно, что её непредусмотрительность заставила его выписаться из больницы. Громов тяжело опустился на стул. «А Мишка невоспитанно садился прямо на диван», — грустно подумалось Светлане. Даже в чем-то жаль, что её время заканчивается. Зато не надо думать и выбирать. Может, тогда и бояться не надо?

— Светлана Алексеевна… Как вы? — голос Громова звучал устало.

Она открыла глаза и улыбнулась ему:

— Не стоит волноваться. — Она привыкла сама за себя отвечать.

В глазах Громова горело упрямство, уже знакомое Светлане:

— Травы у Агриппины Сергеевны лютые — по себе знаю. Лечился как-то у неё пару недель назад. Заснуть, пока действует мазь, сложно. Вам надо поспать — нет смысла терпеть боль.

— Я…

Он неожиданно перебил её — нечасто он так и поступал:

— Я могу вам предложить сонный амулет, пока сюда не доставили ваши вещи? Не побрезгуете? Для себя покупал, когда из-за мази Агриппины Сергеевны заснуть не мог.

Светлана напомнила очевидное, поправляя плед и пытаясь поменять положение — жгло до невозможности спокойно лежать:

— Демьян же уехал с Михаилом. За вещами…

— Могу съездить я, — отрешенно предложил Громов. Она сглотнула: он же болен, зачем это ненужное геройство?! И ради чего? Ради какой-то одежды. В который раз возник вопрос: он храбрец или безумец? Скорее безумный храбрец. Думать, что он храбрый безумец было как-то страшновато.

— Простите, Александр Еремеевич, этого я вам позволить не могу, — она даже села на диване, теряя плед, а потом спешно в него кутаясь: кожа на руках, там, где её не скрывала рубашка, была красноватой и вспухшей, как после ожога. Громов воспитанно отвел глаза в сторону.

— Светлана Алексеевна…

— Нет! — её злило его упорство, причем там, где совсем не нужно!

Громов отвлекся от разглядывания носков своих штиблет, заглянул Светлане в глаза и твердо сказал:

— Слово чести, что я не буду рыться в ваших вещах…

Вот что за человек! Нечисть, одно слово! Словно её белье может удивить мужика за тридцать лет! Неужели он сам не понимает, что дело не в этом. Просто глупо ехать за её одеждой. Демьяна она бы пустила, но…

— … я попрошу госпожу Афанасьеву — она соберет вещи.

— Сашка! — не выдержала Светлана, и тут же смешалась, понимая, что сорвалась: — простите… Не сдержалась.

— Мне понравилось, — внезапно улыбнулся он. Только предлагать перейти на имена не стал. Нечисть, что с него взять. Кромешник. Светлана прикусила губу, тут впервые поняв, что он всю жизнь провел в монастыре и его, действительно, можно шокировать женским бельем. Она плотнее закуталась в немного колючий плед и, чтобы прогнать крамольные мысли, тихо сказала, заставляя себя правильно выговаривать его имя:

— Александр Еремеевич, простите, но недальновидно рисковать собой и своим здоровьем ради одежды. Это не то, ради чего стоит куда-то нестись в дождь. Я дождусь тут своей одежды от Агриппины Сергеевны. Или я вам мешаю?

— Что вы, нет, конечно. Оставайтесь сколько вам нужно. Так я могу вам предложить свой сонный амулет?

Она кивнула — действительно, лучше спать, чем терпеть боль:

— Да, буду крайне признательна.

Он ушел, оставляя в кабинете вместо себя шлейф из корицы и бергамота. Нелюдь. Нечисть. Но безумно воспитанная, если не считать его криков на Демьяна, гордая и благородная. Ехать к Светлане домой только из-за одежды… Она не та прекрасная дама, ради которой стоит совершать подвиги, тем более такие. Светлана снова легла и чуть покрутилась в пледе в попытке найти удобную позу — такой, кажется, просто не существовало. Тело все горело, Александр Еремеевич был прав, когда назвал травы Агриппины лютыми.

Громов вернулся не только с амулетом. Он принес подушку, одеяло, тяжелый шлафрок и домашние туфли, которые Светлане откровенно были большими даже на вид.

— Могу я вас спросить? — Он положил подушку под голову Светлане и подал ей амулет — небольшую заговоренную веточку, обвязанную лентами.

— Конечно.

— Я могу поработать тут, в кабинете? Я буду вести себя старательно бесшумно, чтобы не мешать вам.

Она сцепила зубы, чтобы опять не заорать на него: «Сашка!» Он в чем-то хуже Демьяна. Светлана заставила себя правильно выговаривать его имя:

— Александр. Еремеевич. Это ваш кабинет. Это я тут лишняя. Это я вам мешаю работать.

Он склонил голову, кажется, пряча смешинки в уголках губ:

— Тогда я поработаю чуть-чуть, очень тихо.

— Вы смеетесь надо мной?

Он легко признался:

— Еще никто не ругался моим именем. Спите, Светлана Алексеевна.

Громов пошел за свой стол, а Светлана, провожая его взглядом в спину и прижимая к груди веточку-амулет, медленно погрузилась в сон. Черный-черный-черный сон. Потом в нем появился холод, пузырьки воздуха, уходящие куда-то вверх, боль в раненой ноге. Потом чернота раздалась в стороны яркими огнями высоких северных звезд и криками умирающих и тонущих. Светлана вновь барахталась в той ночи, которую почти не помнила.

Хорошо, что в этот раз её кошмары менялись быстро, как в калейдоскопе.

Жар печи, в которую её чуть не утащил Жердяй. Он их с Айратом полночи караулил в забытой богом лесной избушке. Когда Жердяй совсем обезумел от одиночества, он сунул длинную тощую руку в трубу и попытался поймать Светлану через топку. Ожог на левой руке потом сходил долго и больно. Когда появились первые деньги, она у ведьмы удаляла шрамы.

Бешеный бег прочь от голодного волкодлака — тогда она спаслась просто чудом: успела добежать до полуразрушенной сельской церкви и спрятаться на освященной земле. Еще тогда её спас мел, которым она нарисовала круг на полу. С мелом она еще долго потом не расставалась. Не расставалась бы и с солью, но она для неё была слишком дорогой.

Голод. Он её преследовал долго. Годами. Пока не вышла на службу… Она помнила, как пахла чужая еда: восхитительно и безумно недоступно. Чесноком, сливочным маслом, чуть-чуть укропом и копченостями. Светлана не поняла, откуда на агонирующем десять лет назад побережье Балтики взялись сливочное масло и копчености. Она осторожно приоткрыла глаза, принюхалась и поняла, что это всего лишь господа хвостомойки решили ужинать. А у неё нет денег, кроме долгов. Желудок, казалось, присох к спине. Кто там говорил, что сон заменяет еду? Светлана не помнила, но снова плотно закрыла глаза и изобразила сон. Громов же догадается разбудить её, когда Агриппина Сергеевна принесет одежду? Скорей бы.

Действие мази сошло на нет, и теперь было просто приятно тепло под одеялом, пропахшим корицей и бергамотом. Светлана старалась не думать, что это запах Александра. Еремеевича, конечно.

— Светлана Алексеевна, ужинать будете? — мягко, совсем по-домашнему спросил Громов.

Она сглотнула.

— У вас дыхание изменилось — значит, вы проснулись.

Заскрипел ножками по полу стул — Громов, кажется, встал.

— Я выйду ненадолго, чтобы вы могли привести себя в порядок. Уборная по коридору направо — там не заблудитесь. Владимир уже ушел, сейчас тут только мы с вами, да меняющиеся на ночь городовые на своей половине.