Кровь в моих жилах
Шрифт:
Михаил пожал плечами:
— Демьян, так Демьян. Пока я не уехал, скажите, что там с отпечатками на бутылке с зельем и на стакане?
— Они совпали, — мрачно сказал Громов. — Ваш письмоводитель Ерофей Степанович знал, как действует проклятый грош. Но допросить его я пока не могу — я отстранен от этого дела.
Михаил кивнул:
— Допросим. Вот вернусь из Ольгинска, и сразу допросим.
Проводив княжича, Громов вернулся в кабинет, взял стул и с трудом передвинул его к Светлане. Она успела прикрыть глаза, делая вид, что не заметила гримасу боли Александра Еремеевича. До сих пор было стыдно, что её непредусмотрительность заставила его выписаться из больницы. Громов тяжело опустился
— Светлана Алексеевна… Как вы? — голос Громова звучал устало.
Она открыла глаза и улыбнулась ему:
— Не стоит волноваться. — Она привыкла сама за себя отвечать.
В глазах Громова горело упрямство, уже знакомое Светлане:
— Травы у Агриппины Сергеевны лютые — по себе знаю. Лечился как-то у неё пару недель назад. Заснуть, пока действует мазь, сложно. Вам надо поспать — нет смысла терпеть боль.
— Я…
Он неожиданно перебил её — нечасто он так и поступал:
— Я могу вам предложить сонный амулет, пока сюда не доставили ваши вещи? Не побрезгуете? Для себя покупал, когда из-за мази Агриппины Сергеевны заснуть не мог.
Светлана напомнила очевидное, поправляя плед и пытаясь поменять положение — жгло до невозможности спокойно лежать:
— Демьян же уехал с Михаилом. За вещами…
— Могу съездить я, — отрешенно предложил Громов. Она сглотнула: он же болен, зачем это ненужное геройство?! И ради чего? Ради какой-то одежды. В который раз возник вопрос: он храбрец или безумец? Скорее безумный храбрец. Думать, что он храбрый безумец было как-то страшновато.
— Простите, Александр Еремеевич, этого я вам позволить не могу, — она даже села на диване, теряя плед, а потом спешно в него кутаясь: кожа на руках, там, где её не скрывала рубашка, была красноватой и вспухшей, как после ожога. Громов воспитанно отвел глаза в сторону.
— Светлана Алексеевна…
— Нет! — её злило его упорство, причем там, где совсем не нужно!
Громов отвлекся от разглядывания носков своих штиблет, заглянул Светлане в глаза и твердо сказал:
— Слово чести, что я не буду рыться в ваших вещах…
Вот что за человек! Нечисть, одно слово! Словно её белье может удивить мужика за тридцать лет! Неужели он сам не понимает, что дело не в этом. Просто глупо ехать за её одеждой. Демьяна она бы пустила, но…
— … я попрошу госпожу Афанасьеву — она соберет вещи.
— Сашка! — не выдержала Светлана, и тут же смешалась, понимая, что сорвалась: — простите… Не сдержалась.
— Мне понравилось, — внезапно улыбнулся он. Только предлагать перейти на имена не стал. Нечисть, что с него взять. Кромешник. Светлана прикусила губу, тут впервые поняв, что он всю жизнь провел в монастыре и его, действительно, можно шокировать женским бельем. Она плотнее закуталась в немного колючий плед и, чтобы прогнать крамольные мысли, тихо сказала, заставляя себя правильно выговаривать его имя:
— Александр Еремеевич, простите, но недальновидно рисковать собой и своим здоровьем ради одежды. Это не то, ради чего стоит куда-то нестись в дождь. Я дождусь тут своей одежды от Агриппины Сергеевны. Или я вам мешаю?
— Что вы, нет, конечно. Оставайтесь сколько вам нужно. Так я могу вам предложить свой сонный амулет?
Она кивнула — действительно, лучше спать, чем терпеть боль:
— Да, буду крайне признательна.
Он ушел, оставляя в кабинете вместо себя шлейф из корицы и бергамота. Нелюдь. Нечисть. Но безумно воспитанная, если не считать его криков на Демьяна, гордая и благородная. Ехать к Светлане домой только из-за одежды… Она не та прекрасная дама, ради
которой стоит совершать подвиги, тем более такие. Светлана снова легла и чуть покрутилась в пледе в попытке найти удобную позу — такой, кажется, просто не существовало. Тело все горело, Александр Еремеевич был прав, когда назвал травы Агриппины лютыми.Громов вернулся не только с амулетом. Он принес подушку, одеяло, тяжелый шлафрок и домашние туфли, которые Светлане откровенно были большими даже на вид.
— Могу я вас спросить? — Он положил подушку под голову Светлане и подал ей амулет — небольшую заговоренную веточку, обвязанную лентами.
— Конечно.
— Я могу поработать тут, в кабинете? Я буду вести себя старательно бесшумно, чтобы не мешать вам.
Она сцепила зубы, чтобы опять не заорать на него: «Сашка!» Он в чем-то хуже Демьяна. Светлана заставила себя правильно выговаривать его имя:
— Александр. Еремеевич. Это ваш кабинет. Это я тут лишняя. Это я вам мешаю работать.
Он склонил голову, кажется, пряча смешинки в уголках губ:
— Тогда я поработаю чуть-чуть, очень тихо.
— Вы смеетесь надо мной?
Он легко признался:
— Еще никто не ругался моим именем. Спите, Светлана Алексеевна.
Громов пошел за свой стол, а Светлана, провожая его взглядом в спину и прижимая к груди веточку-амулет, медленно погрузилась в сон. Черный-черный-черный сон. Потом в нем появился холод, пузырьки воздуха, уходящие куда-то вверх, боль в раненой ноге. Потом чернота раздалась в стороны яркими огнями высоких северных звезд и криками умирающих и тонущих. Светлана вновь барахталась в той ночи, которую почти не помнила.
Хорошо, что в этот раз её кошмары менялись быстро, как в калейдоскопе.
Жар печи, в которую её чуть не утащил Жердяй. Он их с Айратом полночи караулил в забытой богом лесной избушке. Когда Жердяй совсем обезумел от одиночества, он сунул длинную тощую руку в трубу и попытался поймать Светлану через топку. Ожог на левой руке потом сходил долго и больно. Когда появились первые деньги, она у ведьмы удаляла шрамы.
Бешеный бег прочь от голодного волкодлака — тогда она спаслась просто чудом: успела добежать до полуразрушенной сельской церкви и спрятаться на освященной земле. Еще тогда её спас мел, которым она нарисовала круг на полу. С мелом она еще долго потом не расставалась. Не расставалась бы и с солью, но она для неё была слишком дорогой.
Голод. Он её преследовал долго. Годами. Пока не вышла на службу… Она помнила, как пахла чужая еда: восхитительно и безумно недоступно. Чесноком, сливочным маслом, чуть-чуть укропом и копченостями. Светлана не поняла, откуда на агонирующем десять лет назад побережье Балтики взялись сливочное масло и копчености. Она осторожно приоткрыла глаза, принюхалась и поняла, что это всего лишь господа хвостомойки решили ужинать. А у неё нет денег, кроме долгов. Желудок, казалось, присох к спине. Кто там говорил, что сон заменяет еду? Светлана не помнила, но снова плотно закрыла глаза и изобразила сон. Громов же догадается разбудить её, когда Агриппина Сергеевна принесет одежду? Скорей бы.
Действие мази сошло на нет, и теперь было просто приятно тепло под одеялом, пропахшим корицей и бергамотом. Светлана старалась не думать, что это запах Александра. Еремеевича, конечно.
— Светлана Алексеевна, ужинать будете? — мягко, совсем по-домашнему спросил Громов.
Она сглотнула.
— У вас дыхание изменилось — значит, вы проснулись.
Заскрипел ножками по полу стул — Громов, кажется, встал.
— Я выйду ненадолго, чтобы вы могли привести себя в порядок. Уборная по коридору направо — там не заблудитесь. Владимир уже ушел, сейчас тут только мы с вами, да меняющиеся на ночь городовые на своей половине.