Кровать с золотой ножкой

Избалованному Индрикису жизнь в сарае основательно портила настроение. В метаниях между страхом и легкомыслием, предосторожностью и безволием он понемногу, шаг за шагом тянулся к удобствам, теплу и уюту Особняка — сначала появлялся там, чтобы привести себя в порядок, позднее оборудовал тайник на чердаке, где в свое время хранился гроб Ноаса. Но и там Индрикис продержался недолго. Куда приятней было жить в своей комнате и спать в своей постели. Леонтина, постоянно дрожавшая от страха за безопасность сына, его необузданное раздражение объясняла бездельем и праздностью, а потому старалась придумать ему всякие занятия.

Совершенно измотанный прятками, страхами, одиночеством, Индрикис как-то прочитал в газете, что в рижском кинотеатре «Сплендид палац» демонстрируется сенсация века — цветной фильм «Мюнхаузен». Перечитав заметку семнадцать раз, Индрикис оглядел в зеркало свою довольно кислую физиономию и произнес такие слова: «Котелок не варит. Спасения не вижу. Так вот мое решение: пусть эти кабаны хоть шкуру с меня спустят, а цветной фильм перед смертью я посмотрю».

Поездку в Ригу помог устроить его друг и наперсник Тенис Ремеш, прилежный работник бригады строителей десантных барж для Ла-Манша, в прошлом один из основателей знаменитой в Зунте футбольной команды «Рапид», у которого по крайней мере раз в месяц щиколотка соскакивала с петель, так что о его призыве в армию не возникло и речи. Время от времени Тенис на довоенной полуторке фирмы «Вольво» отправлялся из Зунте на склад материалов в Торнякалнс под Ригой; драндулет его приводился в действие дровяным генератором — позади кабины был пристроен цилиндрической формы печной котел, в который то и дело приходилось подсыпать мелко нарезанные осиновые чурки. Чуть свет — старый месяц еще не успел с неба сойти — они отправились в путь, а к полуночи в чернильной тьме вернулись обратно в Зунте. Но вернувшийся Индрикис уже не был прежним Индрикисом. Леонтина это сразу заметила и подумала, что сын, должно быть, в Риге перепил некрепкого и мерзкого на вкус немецкого шнапса. Индрикис в чердачной полутьме шел ей навстречу с распростертыми объятиями, покачиваясь и бормоча одно и то же:

— Спасен! Нашелся выход! Я и раньше знал: бог покинул наши церкви, его устами нынче глаголет кино!..

Чем дальше, тем безумней становилась его речь, хотя вином от него не пахло. Он пожелал узнать, какие ткани припрятаны в тайниках у Леонтины, и очень обрадовался, что сохранились два рулона прорезиненной плащевой материи. Всю ночь, не смыкая глаз, он что-то рисовал и высчитывал, вырезал из бумаги какие-то полоски, склеивал их, затем комкал. Проснувшись поутру, Леонтина увидела невообразимую картину: Индрикис, растянувшись на полу и похрапывая, спал сном праведника, а рядом с ним лежал из газетных листов склеенный шаблон, похожий на огромную дольку апельсина. На шаблоне мелом было начертано: «12 кус.».

В последующие дни чердак Особняка превратился в мастерскую, Индрикис раскатывал и вымерял рулоны, чертил, кроил, кромсал. Там же наверху строчила швейная ручная машина «Зингер», которую Ноас купил когда-то в Гамбурге по одному из бесчисленных списков мадемуазель Клодии.

Навигация в том году началась рано. Резвый северо-восточный ветер еще в начале марта очистил ото льда Рижский залив и пролив Ирбе. К тому времени в Зунте достроили первую баржу, предназначенную для штурма Ла-Манша. О дальнейшей судьбе баржи строителям ломать голову не приходилось, однако до Лиепаи это корыто в пятьсот регистровых тонн предстояло доставить собственными силами. Буксировку поручили «Морскому медведю», пароходику, некогда тягавшему плоты, а в военные годы праздно стоявшему на приколе. Охрана баржи при перегоне возлагалась на четырех стариков немцев из организации Тодта. Рулевым на баржу поставили Тениса Ремеша с его старшим братом Сприцисом Ремешом, тот в свое время на флоте служил, потому и считался в морском деле человеком бывалым. В ночь перед отплытием, когда Тенис Ремеш, получив от Леонтины изрядное количество шнапса, устроил прощальный вечер, на баржу пробрался Индрикис со своим багажом.

Ранним утром проводить команду явился томимый похмельем, хромой и хмурый ортскомендант Шиллер. Руководимая им церемония торжественностью не отличалась.

— Давай, отчаливай, черт вас побери, дармоеды несчастные! Heil Hitler! — буркнул он по-немецки, вскидывая руку в фашистском приветствии так тяжело, будто в то же время сдвигал в море баржу.

В отдаленье, прижавшись к телеграфному столбу, стояла Леонтина. От заплаканных глаз отняв белый платочек, она долго махала, а с баржи ей отвечал Тенис Ремеш. Старики из команды Тодта сразу же залезли в кубрик, чтобы продолжить попойку. На Леонтину и Зунте, таявшие в утренней дымке, Индрикис смотрел сквозь щель приподнятой крышки трюма. И у него настроение было мрачное, однако посреди потока его элегических раздумий мощной мостовой опорой, разделяющей реку, громоздился вопрос из вопросов, в сравнении с коим и гамлетовское «быть или не быть» могло показаться чистой риторикой. А именно: будет или не будет попутный ветер?

Чем ближе к намеченной точке, тем чаще Индрикис совал в рот указательный палец, затем поднимая его кверху.

— Ну как?

— Косит слегка.

— Уж какой есть, лучшего не дождаться.

— Я тоже так думаю, пора запускать.

Индрикис перетащил свой багаж на палубу. Разжег примус, каким солдаты вермахта пользовались в условиях зимней кампании. Горячий воздух, наполнив оболочку, поднял в ночное небо огромный гриб. От гондолы Индрикис с самого начала отказался, решив заменить ее сплетением ремней наподобие парашютных стропов. Шар уже рвался ввысь.

— Поехали! — крикнул Индрикис. — Отдай концы!

Тенис Ремеш все еще медлил, в руках у него появилась бутылка.

Беззвездная ночь мгновенно поглотила шар вместе с Индрикисом. И только пламя примуса еще чуть теплилось одинокой поминальной свечой, зажженной между небом и землей. Пролетев в общей сложности триста пятьдесят километров и семьдесят шесть метров Индрикис приземлился на южной оконечности острова Беланд во дворе крестьянской усадьбы Бенкта Викстрема. Газеты этому событию уделили немало внимания. Нейтралы острова Беланд перелет Индрикиса восприняли главным образом как спортивное достижение. Отмечалось, что по классу соответствующей кубатуры достигнут невиданный результат, однако, ввиду отсутствия должного контроля, в список официальных рекордов он не был внесен.

Индрикиса со двора усадьбы Бенкта Викстрема переправили в больницу, что оказалось совершенно излишним, поскольку он ни рук, ни ног не обморозил, как полагали сначала, просто они затекли в перелете.

15

Был момент, Паулис не на шутку всполошился: когда немцы погнали его на рытье противотанковых рвов. Дом полон детей, Нания всего неделю как разродилась. Попасть в такой переплет все равно что в яму с дегтем провалиться! И только Нания немного его охладила — нашел о чем беспокоиться! Много ли дел в их обобранном хозяйстве? Коровник пуст, амбар пуст, сараи пусты, остается подоить последнюю коровенку да присмотреть, чтобы овцы в огород не залезли.

Двумя неделями позже Паулис опять был в «Вэягалах». Хотя тут же следует заметить, за эти две недели Крепость многое перевидала. Пока Паулис на одном конце уезда рыл противотанковые рвы, другая подобная команда явилась на хутор «Вэягалы» — расчистить обзор в сторону Зунте. За десять дней свалили сотни деревьев, в их числе все яблони. На одиннадцатый день начальник команды, краснолицый обер-лейтенант с черной повязкой поперек лба, куда-то исчез, передав Нании распоряжение в течение часа выехать из зоны предполагаемого боя.

Когда фронт в очередной раз перекатывался через Крепость, противотанковый заряд в красном шифере крыши пробил похожую на цветок гвоздики брешь, а у сарая снес торец. Позже, когда немцы в поселке Рунгуциемс пустили на воздух собственный склад морских мин, взрывной волной в семи окнах Крепости повыбило стекла. Срубленный под корень сад был все же самой тяжелой потерей.

Антония в последнее время почти не выходила из своей каморки. Той ночью, когда в доме вылетели стекла, она зашла на кухню и сказала Нании:

— Слышь, дочка, как ненастье разыгралось. В Зунте такое редкость. Август, покойник, бывало, говаривал: все грозы от нас стороной к острову Сааремаа проходят.

Антонии стало невмочь удерживать в памяти имена внуков. Виестура звала Паулисом, Элмара — Петерисом. А на младших вообще смотрела удивленными глазами: «Ты кто такой! Откуда ты взялся?»

Нескончаемые споры приходилось Нании вести с Антонией относительно пищи. Антония тащила к себе в комнату все, что под руку попадется; в ящиках, на полках, в сундуках и на шкафу обернутые в бумагу портились кусочки мяса и масла, завязанные в тряпицы хлебные ломти и пригоршни каши. Паулис, заходя проведать мать, обычно спрашивал, все ли в порядке в ее лабазах.