Кроваво-красная текила

Я прикоснулся к подстилке из гинема, почувствовал, что под ней что-то лежит, и вытащил связку из десяти писем. На всех были марки из Сан-Франциско, все аккуратно лежали в конвертах. Я не успел засунуть их обратно, Майя взяла стопку, заметила адрес и небрежно бросила письма поверх кукольной коллекции.

— Так вот куда подевались все мои марки, — сказала она.

Она отвернулась, но луч фонарика ударил мне прямо в глаза. Я решил считать, что это произошло случайно.

Майя провела несколько минут в ванной и нашла там коробку от сигар, набитую всякими мелочами — дверные ручки, аптечные резинки, дешевые украшения и обручальное кольцо с крупным бриллиантом, какие дарят на помолвку.

Майя внимательно изучила кольцо.

— Насколько я понимаю, ты не посылал ей кольцо по почте? — спросила она после долгой паузы.

«Интересно, сколько лет мне пришлось бы работать, чтобы его купить, — подумал я. — Если бы, конечно, у меня была работа».

Майя следила за выражением своего лица, но по холодному блеску ее глаз я догадался, что она пытается решить, куда эффективнее всего впечатать кольцо.

Я сидел на полу в спальне Лилиан, и меня обуревали странные чувства, когда моя бывшая любовница изучала меня в свете фонарика. И тут мы услышали вой полицейской сирены. Машина находилась в нескольких кварталах от нас и почти наверняка не имела к нам никакого отношения, но напомнила мне и Майе, где мы находимся. Через десять минут мы уже ехали из Монте-Висты в «Бьюике» Майи.

Я молчал, лишь изредка подсказывал, где нужно поворачивать, пока мы не пересекли Олмос.

— Давай здесь остановимся, — сказал я.

Майя нахмурилась, оценивающе посмотрела на узкую дорогу, которая через сотню футов уходила вниз, к водохранилищу.

— Где именно?

— Просто остановись.

Я вышел и прислонился к капоту «Бьюика», который был лишь немногим теплее воздуха. Сегодня ночью грозы не ожидалось, и прозрачный воздух казался оранжевым в отраженном свете городских огней. На небе сияли лишь самые яркие звезды. Я и сам не понимал, зачем я снова здесь, да еще без защиты бутылки с текилой, но я еще не был готов вернуться домой, где бы мой дом ни находился. Майя вышла из машины и сначала не совсем понимала, что ей следует делать.

Наконец, она устроилась рядом со мной и проследила за моим взглядом.

— Я часто смотрела на звезды, когда оказывалась за городом, после того, как ушел мой отец.

«Ушел», она до сих пор так это называла. Я попытался представить плачущую шестилетнюю Майю, когда ее отца уводили хунвейбины на «перевоспитание». Потом подростком — еще до того, как ее начал воспитывать говоривший по-английски дядя, который увез ее в Америку, предоставив остальным членам семьи страдать из-за последствий. С Лилиан почему-то получалось наоборот — я всегда видел ее в прошлом. А Майю только такой, какой она была сейчас — чувственной, взрослой, похожей на тщательно отполированное тиковое дерево.

— В моей родной деревушке в пригороде Шаосина, — продолжала она, печально улыбаясь, — росло огромное сливовое дерево, на котором я любила сидеть. Я смотрела на миллионы звезд и завидовала им.

— Да, — согласился я.

Майя покачала головой.

— Нет, я завидовала им из-за того, что их так мало. Я мечтала жить так, чтобы рядом почти никого не было и я могла бы наслаждаться одиночеством и тишиной, а от других людей меня бы отделяло несколько чудесных сантиметров. Ты не можешь себе представить, что такое миллиард, если ты не китаец, Трес, и не поклоняешься пустоте.

Я хотел возразить, но лишь молча смотрел в лицо Майи, которая изо всех сил сдерживала слезы. Я представил себе смерть и полное отсутствие воспоминаний, туманное и болезненное, как похмелье после текилы. Даже на трезвую голову я не понимал, зачем вернулся домой, но мне вдруг показалось, что я мог бы боготворить пустоту. Прежде чем Майя успела встать и уйти, возможно, навсегда, я положил руку ей на шею и осторожно привлек к себе.

На плотине было совсем безлюдно, но перед тем, как я снова открыл глаза, мне показалось, что мимо проехали две машины. Вторая промчалась с ревущим клаксоном, кто-то выкрикнул в нашу сторону оскорбления, и автомобиль исчез в темноте вместе с габаритными огнями. Я чувствовал на своей щеке влажные веки Майи. Она молчала, но направила мою ладонь под блузку и на спину. У нее была прохладная кожа. Мои пальцы скользнули по спине вдоль лопаток и одним движением расстегнули лифчик.

Майя неуверенно рассмеялась и перестала плакать.

— Наверное, ты наводил ужас на девчонок в старших классах, — сказала она мне на ухо.

— Я и сейчас настоящий ужас, — тихонько ответил я.

Мои замершие под блузкой ладони скользнул вниз, окунулись в аромат янтаря и солоноватого вкуса кожи, и я поблагодарил Бога и Детройт за широкий и гладкий капот «Бьюика».

Глава 37

В час тридцать ночи единственными источниками света в Сан-Антонио были уличные фонари, звезды и телевизор моего домовладельца. Глядя вверх на одинокий голубой глаз на парализованном лице дома номер девяносто, я попытался понять, что такого интересного показывают по телевизору в столь позднее время. Возможно, дело в том, что Гэри постоянно находился в полусонном состоянии — а значит, ему вообще не требовалось спать по-настоящему. Кажется, это сказал Авраам Линкольн.

Я и сам не знаю, чувствовал я себя лучше или хуже, когда Майя опиралась на меня, обхватив рукой за пояс, и мы вместе поднимались на крыльцо. В тот момент меня интересовало только одно — улечься на свой футон и впасть в коматозное состояние.

Но так было до того, как я понял, что мой футон уже занят.

Мне бы следовало догадаться сразу, когда Роберт Джонсон не стал демонстрировать мне своего неудовольствия, как только я вошел. Мне кажется, Майя почувствовала это первой. Ее рука замерла в нескольких дюймах от выключателя еще прежде, чем я услышал щелчок взведенного курка.

— Бросьте на пол все, что у вас в руках, — услышали мы.

Луп фонарика, ударивший нам в лицо, не был узким. Я прищурился, совершенно ослепленный, и поднял вверх руки. Майя уронила сумочку на пол. Тяжелая цепочка упала со стуком шара для боулинга.

— Хорошо. — Теперь голос показался мне немного знакомым. — На колени.

Мы так и сделали.

— Ты собираешься произвести нас в рыцари, приятель? — спросил я. — Обычно это делают при помощи меча.

Неожиданно воздух пришел в движение. Может быть, я сумел бы уклониться от удара, если бы не так устал и меня не ослепил фонарик. Но я лишь успел повернуть голову, чтобы спасти только что исправленный дантистом зуб, прежде чем нога, обутая в «Доктор Мартенс», [121] ударила мне в лицо.

121

Тяжелый ботинок с рифленой подошвой и металлическим «стаканом»; обувь этой модели пользуется огромной популярностью.

Мне удалось беззвучно подняться на колени. Похоже, челюсть уцелела, но все вокруг заволокло туманом, и я не сомневался, что к утру левая половина моего лица приобретет цвет гнилого помидора.

Рыжий держал «кольт» 45-го калибра в левой руке, потому что правая, которую я сломал на прошлой неделе возле «Хунг-Фонга», была в гинее. Складывалось впечатление, что после той нашей встречи он не брился, не спал и даже не мылся. Его горящие глаза поведали мне, что он уже вырвал чеку у гранаты и решил, что это место ему вполне подходит, если она взорвется прямо сейчас.

— Скажи нам, что тебе нужно, — предложила Майя.

Таким тоном она бы разговаривала с расстроенным клиентом, и я ожидал, что реакция будет такой же, как с Бо. Однако на сей раз ее подход принес результаты. Рыжий слегка опустил пистолет, однако не сводил с меня глаз.

— А ты как думаешь? — спросил он. — Только не говори, что этого здесь нет. Ты не хочешь знать, что будет тогда с вами обоими.

«Интересно, — подумал я, — как его глаза могут быть такими темно-синими».

Лицо Рыжего выглядело ужасно старым, и казалось, что он болен проказой — я даже начал сомневаться, тот ли это человек, который напал на меня в прошлый вторник.